Смерть не выбирают (сборник)
Шрифт:
– Догадываюсь. Садитесь, слушаю.
– Как там Зимин? Мне дело закрывать пора, побеседовать с ним надо коротенько. Возможно?
– Умер Зимин.
– Да вы что! Когда?
Костюкович назвал число.
– Меня-то не было девять дней, к матери ездил в Винницу… Что же это с ним?
– Инсульт…
Когда Рудько поднялся, Костюкович вдруг спросил:
– Прошлый раз, когда вы были у меня, вы упоминали, что за полгода до этой аварии Зимин тоже попал в аварию?
– Да.
– Вы с ним разбирались потом?
– А как же!
– И как он объяснил? Вы говорили что-то о внезапной потере зрения.
– Когда я приехал к нему в больницу брать объяснения, он сказал, что его за рулем вдруг замутило, на секунду потерял зрение и врезался.
– А
– Мы вызвали "скорую" и его отвезли сюда к вам. Кажется, в 1-ю нейрохирургию. У него было сотрясение мозга.
– Вы не могли бы установить месяц и число, когда это случилось?
– Попробую, если нужно. Я позвоню вам.
В пятницу, когда Костюкович закончил обход, позвонил старший лейтенант Рудько:
– ДТП произошло 19 января.
– Он был один в машине?
– Нет, с дружком. В деле есть его показания. Тоже спортсмен: Владимир Анатольевич Покатило.
– Спасибо, старший лейтенант.
– Пожалуйста, если для дела – всегда готов.
– У меня тоже автомобиль есть, – засмеялся Костюкович.
– Тогда тем более.
– Еще раз спасибо, – Костюкович опустил трубку, – "Володя Покатило… Это тот парень, который был в приемном покое, когда я принимал Зимина", вспомнил Костюкович. Что-то в обрывочных сопоставлениях не вязалось. Поразмыслив, он отправился на шестой этаж в 1-ю нейрохирургию.
Завотделением была у себя, мыла руки, когда вошел Костюкович.
– Здравствуйте, доктор, – поприветствовал он.
– Здравствуйте. Вы ко мне? – куцым вафельным полотенцем она принялась протирать каждый палец.
– Я к вам с просьбой, – и он рассказал, в чем дело.
– Когда он к нам попал? – 19-го января.
– Хорошо, я узнаю, у кого он лежал, поднимем из архива историю болезни.
– Буду очень признателен.
– Позвоните мне в конце дня, часа в четыре.
К трем Костюкович уже освободился, мог бы идти домой, но он ждал назначенного нейрохирургом времени. Около четырех раздался звонок.
– Слушаю, – сказал Костюкович.
– Доктор Костюкович? – спросил мужской голос.
– Да.
– Это из первой нейрохирургии Лернер. Вас интересовала история болезни Зимина? Она у меня, можете подняться, я в ординаторской. Только, пожалуйста, не задерживайтесь, мне нужно уходить, – все это было произнесено недовольным голосом. Костюкович знал доктора Лернера. Они встречались, когда Лернер приходил консультировать в неврологию или когда в нейрохирургию на консультацию вызывали Костюковича, сталкивались они и в приемном покое. Это был угрюмый раздражительный человек, постоянно чем-то недовольный, неуживчивый; коллеги его недолюбливали, но при этом признавали, что Лернер высокого класса оператор, золотые руки, хотя имел лишь вторую категорию…
– Вот, – Лернер указал на тоненькую папочку на столе, едва Костюкович переступил порог.
Зная его характер, Костюкович даже не удивился, что тот не поинтересовался, в чем дело.
– Он был ваш? – спросил Костюкович.
– Разумеется, – усмехнулся Лернер, – коль скоро мне было велено рыться в архиве.
Костюкович сел, начал читать. Ничего особенного: сотрясение мозга, поступил с высоким артериальным давлением – 180 на 80, что в этой ситуации объяснимо. Выписали Зимина через три недели. Артериальное в норме: 120 на 70…
– Все, доктор, спасибо, – Костюкович возвратил папочку.
Лернер пожал плечами, мол, стоило из-за этого морочить голову.
Поздно вечером Костюковичу позвонила начмед:
– Марк Григорьевич? Это Ильчук.
– Слушаю, Варвара Андреевна.
– Ну и камнепад вы устроили!
– С чем?
– Да с Зиминым, с этим спортсменом! Они пришли за телом, и когда узнали, что вскрытие все-таки было, подняли такой шум!
– Мать?
– И врач команды. Я сказала, что вы настояли. Но когда начали угрожать, что будут жаловаться, я их выставила. Так что вам они досаждать уже не станут… Просто имейте это в виду…
Но она ошиблась. Через час позвонил Туровский:
– Зачем ты настоял на вскрытии?
– Не ори! – осадил его Костюкович. – Мать – ладно. Но ты же врач и обязан знать, какой порядок существует, если человек умер в больнице. А если этому человеку всего двадцать первый год и умирает он от внезапного инсульта, о чем тут может идти речь?! Мы вообще не имеем права выдавать труп без вскрытия. В данном случае к правилам прибавился и мой интерес: он мой больной!
– У тебя что, мало других загибается?! Тебе понадобился именно Зимин?
– Жаль парня… Успокой мать, объясни, что иначе было нельзя. Будь здоров! – Костюкович положил трубку.
Он, конечно, слукавил, сказав, что лишь соблюдение правил заставило его настоять на вскрытии. Редкий врач-ординатор и в редких ситуациях требует вскрытия. У Костюковича к смерти Зимина имелся свой интерес. Когда-то он был любимым студентом у заведующего кафедрой патологической анатомии профессора Сивака, ходил в его научное общество, хотя специализировался по терапии и после некоторых сомнений и метаний выбрал в ней неврологию. Все последующие годы встречался с Сиваком в больнице, кафедра Сивака работала на ее базе, но имела свою отдельную гистологическую лабораторию. Несмотря на разницу в возрасте и положении, Костюкович и Сивак поддерживали добрые отношения, которые поощрял деликатный Сивак. Года полтора назад у Костюковича умер больной. Диагноз Костюковича и патологоанатома больницы несколько расходился. Как к третейскому судье, отправились к Сиваку на кафедру. Он подтвердил правоту Костюковича. Когда все уходили, Сивак задержал Костюковича: "Присядь, Марк. Как жизнь?" – "В пределах профессии и возможностей нашего здравоохранения, – засмеялся Костюкович. – Беготня по коридорам, из палаты в палату, писанина". – "Сам виноват: изменил патологоанатомии расхлебывай. Женился?" – "Некогда, Владислав Иванович". – "Наукой не хочешь заняться? Ты же способный!" – с неким смыслом прищурил глаз Сивак. – "Поздно начинать в тридцать пять лет. Да и вести палаты, дежурства! Когда тут наукой заниматься?!" Он не врал, отделение было тяжелым: девяносто процентов – сосудистые больные, из них острых инсультов процентов пятьдесят пять, девять-десять дежурств в месяц – дневных, ночных, суточных без права сна (правда, этим запретом пренебрегали, не выдерживали нагрузок). Имелось две ставки врачей-дежурантов, но они были постоянно вакантны – за нищенскую зарплату никто не хотел идти на эту каторгу, даже свеженькие выпускники мединститута. Последним год назад сбежал врач-дежурант Сева Алтунин… – "Это все отговорки, доктор, сказал Сивак. – Лень. А я мог бы тебе кое-что предложить. Материал соберешь быстро, он у тебя под рукой каждый день. Тут ты в более выгодном положении, нежели какой-нибудь аспирант. Так и быть, я пошел бы к тебе в руководители", – подмигнул Сивак. – "А о чем речь, Владислав Иванович? из вежливости спросил Костюкович. – "Скажем, инфаркты, инсульты в раннем возрасте, в группах риска… Подумай на досуге. Если решишь, зайди, поговорим подробней…" После долгих колебаний Костюкович решил: займусь. Хватит времени и сил, – сделаю кандидатскую, а не удастся, не выдержу, – тоже ничего не потеряю…
Работа двигалась медленно, но материал накапливался. Вот почему смерть Юрия Зимина привлекла его внимание…
Через три дня в ординаторскую позвонила Каширгова, попросила Костюковича. Его позвали.
– Слушаю вас, Сажи, – сказал он.
– Диагноз ваш подтвердился, Марк, – геморрагический инсульт. Гистология готова. Но тут вот что… – она прервала разговор и обратилась к кому-то, вошедшему в ее кабинет: – Тебе чего, Аня?.. Хорошо… Посиди подожди, я разговариваю с доктором Костюковичем, закончу и подпишу, посиди… – И уже – Костюковичу: – Извините, Марк, тут лаборантка пришла, надо подписать бумаги на химикаты… Да, так вот – листок гистологических исследований передо мной, читаю, – она начала читать, а когда закончила, стала комментировать, в итоге спросила: – Вы удовлетворены?