Смерть не выбирают (сборник)
Шрифт:
Он взял ключи, спустился вниз в цокольное помещение и пошел по гулкому тоннелю, ведшему во двор. И тут на фоне привычных больничных запахов вдруг ощутил инородный стойкий, резкий, но приятный запах лосьона. "Кто-то прошел здесь недавно", – подумал Костюкович. Противоугонная скоба оказалась запертой. Он глянул вдаль двора. Там по асфальтовой дорожке в сторону патологоанатомического отделения и подстанции "скорой" двигались две фигуры в белых халатах – мужская и женская. "Врачи со "скорой", решил Костюкович, – полагая, что это именно они только что перед ним прошли по тоннелю во двор, оставив в тоннеле
Костюкович вернулся в ординаторскую, включил приемник, чтоб послушать новости по "Свободе", но едва поймал волну, подстроился, как вызвали во 2-ю терапию на консультацию…
Он спал, когда в дверь позвонили. Голова после рабочей ночи была тяжелая, саднило затылок. С неохотой поднявшись, пошел открывать.
– Кто? – спросил хрипло и, сглотнув слюну, почувствовал боль в горле, на задней стенке.
– Из домоуправления, печник, – отозвался голос.
– Что вам? Я не одет, – сказал Костюкович.
– Проверить тягу.
– У нас в порядке, – пытался отделаться Костюкович.
– Тогда распишитесь.
Пришлось все-таки открыть. Маленький мужичок с морщинистым лицом протянул Костюковичу список. Ткнул пальцем в графу, где надо было расписаться, протянул шариковую ручку.
Когда он ушел, Костюкович, как обычно после дневного сна, собрался было в ванную почистить зубы и умыться, но передумал, очень хотелось опять лечь, что он сделал. И понял: заболевает. Простужался он часто – донимал трахеит, который подхватывал в больнице, где постоянная жара и сквозняки. Сестра над ним подтрунивала, когда он всякий раз пытался вспомнить, где мог простудиться, как будто это имело значение. Но это было уже привычкой, и сейчас, выясняя, вспомнил, что ночью, когда вызвали в приемный покой, потный понесся вниз, там из тоннельного перехода тянуло плотным сквозняком…
Утром следующего дня поднялась температура – 37 и 7, он позвонил в больницу доверенному врачу, чтоб открыли бюллетень, затем – завотделением, предупредить, что заболел и на работу не выйдет.
– Выздоравливай побыстрей, тут по тебе главный соскучился вдруг, дважды присылал секретаршу по твою душу, – сказал, посмеиваясь завотделением.
– А в чем дело?
– Ты что, не знаешь его?..
– Да пошел он!.. Постарайся узнать, в чем дело.
– Попытаюсь… Будь здоров…
Проболел Костюкович неделю, простуда, как говорится, пошла вниз, заложило грудь, он кашлял, голос сел. К концу недели полегчало, но еще два дня, выходные – субботу и воскресенье он пробыл дома. Итого – девять дней.
В воскресенье вечером позвонил завотделением:
– Ты как, Марк?
– Уже в порядке. Завтра выхожу на работу.
– У секретарши я выудил: на тебя поступила жалоба.
– От кого?
– Этого она якобы не знает. Сказала только, что телега лежит у главного уже недели две, но он был в командировке в Богуславском районе по заданию облздрава.
– Уже вернулся?
– Вернулся. Но ты будешь смеяться: его свалил радикулит.
– А когда же он меня искал?
– За день до отъезда в командировку… Так что завтра можешь не спешить к нему, он тебя сам достанет… Ну, пока…
"Кто бы это мог настрочить?" – весь вечер пытался вычислить Костюкович, но так ни к чему не пришел…
В
– У себя? – спросил у нее Костюкович, кивнув на дверь, обтянутую дерматином.
– Болен. Будет в среду.
– Катенька, у меня к вам просьба: я уже знаю, что меня разыскивали по поводу жалобы. Я не спрашиваю вас, кто автор, но хотя бы дату, когда она поступила…
– Хорошо, – она взяла толстую тетрадь, полистала и назвала дату.
Поблагодарив, Костюкович ушел. Спускаясь по ступеням, он высчитал: "Поступила за неделю до моего последнего ночного дежурства, а на следующий день я заболел".
11
Жизнь шла по наезженному пути. Давно втянутый в него, Костюкович даже не замечал однообразия своего быта и бытия, редко из какой-то неведомой глубины возникал пристальный большой вопрошающий зрачок судьбы, и слышный только Костюковичу голос ее спрашивал: "Что же будет дальше? Пока молод, тянешь. А ближе к пятидесяти, к шестидесяти, сможешь ли выдерживать эту беготню по больничным коридорам, бессонные ночи и долгие тяжкие дни дежурств? Может действительно надо делать кандидатскую, чтоб уйти на кафедру, на преподавательскую работу?" Но этот вопрошающий зрачок быстро гас, исчезал, а его место занимали каждодневные проблемки…
Однажды около полудня в ординаторскую Костюковичу позвонили из патологоанатомического отделения:
– Доктор Костюкович? Здравствуйте. Вас беспокоит доктор Коваль. Я замещаю Сажи Алимовну. Она уехала на курсы. Вы очень заняты? Не могли бы зайти сейчас?
– Я собирался пунктировать больного, – ответил он, удивляясь звонку и просьбе. – Минут через двадцать вас устроит?
– Хорошо…
Коваль ждал его в кабинете Каширговой, сидел за ее столом, ввинчивая докуренную сигарету в уродливую керамическую пепельницу. Два свежих окурка уже лежали в ней.
– Что случилось, коллега? – спросил Костюкович.
– Завтра клинико-анатомическая конференция.
– Я знаю. Начмед меня предупредила, хочет рассмотреть случай с умершим пловцом, – сказал Костюкович.
– Да. Она попросила меня взять с собой протокол вскрытия с листком гистологических исследований. Так вот: они исчезли из архива. Лаборантка при мне перерыла все, как в воду кануло. Хотя у нас все аккуратно – по годам.
– Как так?! – заерзал на стуле Костюкович.
– Но это еще не конец. Исчезли блоки и стекла некропсии Зимина.
– Что же делать? – растерянно спросил Костюкович.
– Надо доложить начмеду, – жестко сказал Коваль.
– У кого ключи от архива? – спросила начмед, выслушав сообщение патологоанатома.
– У меня и у старшей лаборантки, – ответил он.
– Как она объясняет это?
– Сама в растерянности. Клянется, что посторонних не было.
– Она давно работает у вас?
– Третий год.
– Протокол вскрытия мог попасть случайно на другой стеллаж, мало ли куда она могла сунуть эти три листочка. Но исчезновение блоков и стекол это уже не случайность, – произнес Костюкович.