Смерть носит пурпур

Чиж Антон

Лариса Алексеевна покорно кивнула.

– Где будете, меня не касается, хоть в парке гуляйте, – продолжала Нольде. – Только чтобы и духу вашего поблизости не было. Часов в пять собирайтесь и куда глаза глядят отправляйтесь. Хорошо ли поняли? А то ведь глупостью природа вас не обделила… Вот и хорошо… И вот еще что: шкатулку, что здесь стояла, не ищите. Пока она мне надобна. Потом верну ваше сокровище… Ну, довольно с вас. Благодарю за завтрак и солнечное утро, маман.

Барышня накинула серую шаль, нацепила шляпку-пирожок и хлопнула дверью так, что петли жалобно взвыли.

Ларисе Алексеевне хотелось завыть вместе с ними. Вся ее маленькая, нелепая, суетливая

жизнь, за которую она цеплялась и держалась изо всех сил, рассыпалась в прах. От нее не осталось даже руин. Она разгладила складку на скатерти, подвигала чайное блюдце, смахнула крошку, все это было так привычно и просто. Только теперь в этом не было никакого смыла. Как и в ней самой. Лариса Алексеевна старалась вспомнить: есть ли у нее в кладовой средство от крыс, каким, она слышала, можно быстро и легко отравиться. Утопиться она не решалась. Она боялась воды и не хотела намочить платье.

18

Лебедев считал, что талант криминалиста коренится в терпении. Нужно старание, чтобы на месте совершенного преступления не упустить важнейшую улику. Чаще всего самая важная улика оказывалась и самой незначительной. Чтобы ее найти, требовалось не только время, но и усердие. Господа из полиции чаще всего торопят, им скорее хочется закончить с протоколом и отправиться в участок, а не ждать, когда эксперт закончит свою возню. Когда Аполлон Григорьевич соизволял приехать на вызов самолично, для пристава и чиновников это было счастьем. Однако все знали, что про обед и урочное возвращение со службы можно забыть: Лебедев закончит и подпишет протокол только после того, как изучит каждую пылинку. Зато уж так изучит, что прямо иди и бери преступника тепленьким. Об этой привычке великого криминалиста знал последний письмоводитель в Департаменте полиции. Долгое вынюхивание стало его фирменным знаком.

Но не прошло и двух минут, как Лебедев показался на пороге дома. Ни слова не говоря, он раскурил сигарку и выпустил облако дыма. Вид его был совершенно безмятежен, при этом он упорно смотрел в сторону. Такая манера вызывала не столько беспокойство, сколько недоумение. Подойдя, Ванзаров лишь спросил, что это значит. Аполлон Григорьевич хранил невозмутимость и сделал неопределенное движение головой, словно отгонял комара.

– Мои услуги не требуются, – сказал он.

Приближался шорох, будто что-то большое рушило на своем пути все что ни попадя. Лебедев посторонился. Из-за его спины показалась величественная фигура. Распахнутый халат свисал с нее тряпкой. Господин Федоров имел лицо столь помятое, будто из него хотели сделать тесто. На щеке отпечаталось красное пятно, волосы приобрели самый хаотический вид, а подпухшие глаза смотрели узкими щелочками. Великий ученый издал громоподобный рык, исторгнув сивушный дух такой крепости, какую вынесет не всякий извозчик. Слепо озираясь, он припал к дверному косяку, борясь с некоторой слабостью в ногах. Желудок его произвел симфонический аккорд, который был слышен, наверное, на Гатчинской дороге.

– Что… такое… господа… – кое-как выдавил Федоров, изобразив мучения пересохшего рта.

Ванзаров хранил гробовое молчание и только разглядывал массивное тело с некоторым упрямством, будто надеялся заметить в нем подмену или следы чего-то, чего не могло быть.

– Так вы нас сами пригласили, Иван Федорович, – сказал Лебедев, погружаясь в спасительный дым сигарки. – Мы с ассистентом ждем не дождемся увидеть ваш эксперимент.

Федоров скорчился от глубочайшего отвращения к науке и общих мучений организма.

– Какой… еще… эксм… эспр…

экс… мент?

– Это как раз и есть загадка, ради которой мы здесь! – Лебедев аж засиял от удовольствия. – Ассистент мой так хочет узнать, в чем дело, что всю ночь буквально глаз не сомкнул. Не так ли, Ванзаров?

– Нет… не надо… ничего не надо… – еле промямлил Федоров. – Сережа, сбегай в лавку за рассолом… Тяжко мне…

– Иван Федорович, давайте я вам чаю заварю, – ответил Нарышкин, приближаясь, но на него замахали отчаянно, отгоняя и требуя убираться с глаз долой и не возвращаться без спасительного эликсира.

Хорошо изучив характер патрона, Нарышкин не стал настаивать и усугублять скандал при чужих людях. И покорно отправился к Гатчинской дороге. Плечи его были глубоко опущены, спина горбилась, и казался он глубоким стариком, уставшим, надорванным и безразличным к жизни.

Аполлон Григорьевич не поленился предложить лучшее из лекарств, как он выразился, из тех, что можно найти в мире и его желтом чемоданчике. А именно: содержимое походной фляжки. Федоров только поморщился.

– Ничего не надо, господа… – проговорил он и тяжко икнул. – Ничего не хочу, все это глупость одна и… Устал я. Все надоело…

– Вот еще, что за хандра! – воскликнул Лебедев. – Вечер удался блестяще, сказали потрясающую речь, даже ассистент мой, Ванзаров, и тот прослезился. Ученики вас любят и учтут ваши достижения.

– Да уж, ученики… – Федоров брезгливо скривил губы. – Достижения… Чушь… Прах… Пепел… Ничего теперь не надо… Бестолковый старый дурак… Одно осталось…

– С кем не бывает, коллега! – не унимался Лебедев. – Хмурое утро после веселого вечера не повод впадать в уныние.

– Отстаньте вы со своими нравоучениями… И табак у вас жуткий, как такую вонь терпеть можно…

Лебедев послушно выкинул сигарку во двор.

– Как прикажете, коллега! Вижу, что сейчас вам нужен покой, а не эксперименты. Назначайте сегодня любое время, мы с ассистентом явимся по первому зову.

Федоров разглядывал крылечко и тяжко дышал.

– Вот что скажу я вам, господин Лебедев, идите-ка отсюда подобру-поздорову, – проговорил он. – Видеть вас не хочу… Чтоб ноги вашей в моем доме не было… Ишь, приехал, штучка столичная, еще ассистента притащил… Так прямо весь и сияет. А если копнуть, так ничего и нет. На самом деле – прыщик и пустота. Не хочу вас больше знать… Проваливайте… Ненавижу от всей души… Тоже мне, гений выискался… Никакого толку от таких гениев, только воздух коптят и жалованье проедают… Вон отсюда, прохвост…

Аполлон Григорьевич выслушал поток оскорблений на удивление стойко. Он ничего не ответил, вежливо поклонился, отодвинул чемоданчик в сторону и начал аккуратно вытаскивать заколку из галстука. Намерения его не оставляли сомнений. Потребовалась сила, чтобы сначала оторвать его от крыльца, а после увести к дороге. Лебедев упирался и делал попытки вывернуться, но с каждым разом сопротивление его слабело, и он рвался скорее для вида, чтобы не осталось малейших сомнений, как он взбешен.

Удалившись на безопасное расстояние, когда дом-с-трубой скрылся за деревьями, Ванзаров оставил захват, каким сдерживал великого криминалиста, и пошел чрезвычайно быстро, как будто и сам хотел поскорее забыть о происшедшем. Лебедев бурно возмущался, посылая на голову Федорова все ругательства, какие накопились у него за время службы в полиции. Он бурлил и негодовал, обещая, что этого так не оставит и «этот тип» еще пожалеет, что позволил себе подобное. Вот только протрезвеет и сразу пожалеет, прибежит на поклон, но Лебедев будет непреклонен.