Смерть-остров
Шрифт:
Галина смотрела на других мужчин, надеясь, что у них вспыхнет чувство гордости, самоуважения. Но нет: они на коленях переползали с места на место, укрывались каким-то тряпьём и молча смотрели в одну точку. Что они там видели, навечно останется тайной. Может, видели родных, детей, родителей, может, что-то другое. Галина презирала этих людей и одновременно жалела. Она тоже смотрела в одну точку, пока не появилась Роза. Девочка нуждалась в защите, а Галине требовалась хоть какая-то ниточка, привязывающая её к жизни. Будущий ребёнок, любимый и любящий муж были где-то далеко, на другой планете, в другой жизни. В этой у нее не было ничего. Только
Но все мечты о будущем меркли, как только начиналась делёжка хлеба. Конвоиров устраивало, что шесть уголовников держат весь вагон в страхе. Поутру открывалась дверь, первым делом выносили переполненную парашу, затем на верхние нары бросали мешок с хлебом и дверь закрывали. Пропуск в жизнь здесь не выписывали, всех везли на смерть. Постепенно люди догадались, что их никто не спасёт. Их судьба была предрешена ещё там, в центре страны, в процессе формирования состава. И от этого осознания становилось ещё горше, чем в начале пути. Галина совсем перестала спать. Организм включил какой-то странный механизм: сон стал частью бодрствования. Галина всё время наполовину спала, не просыпаясь, а вторая часть организма застыла в напряжении. В состоянии глухой дремоты она часто вспоминала Марусю Беглову. Единственный человек, спасшийся от неминуемой гибели, оказался бывалой преступницей. Обычная воровка смогла избежать страшной участи.
Как-то раз ночью послышались негромкие голоса. Уголовники о чём-то переговаривались. Галина прислушалась, обхватив Розу одной рукой, второй оперлась на локоть, чтобы лучше слышать.
– Слышь, Мизгирь, а ведь нас в Томск везут. Я слышал сегодня на станции, что-то про Курган бормотали, а Курган по дороге в Томск. Я уже был на этом этапе.
– В Томск так в Томск, – проворчал Мизгирь, отхлёбывая и причмокивая. Уголовники устроили выгодный обмен: за отнятый у несчастных людей хлеб, у конвоиров получили спирт. В стране голодное время – все хотят хлеба и его на всех не хватает.
– Да, хреново, что в Томск. Туда всех раскулаченных отправляют. Прямо в лесах оставляют. Без ничего. В чём мать родила.
– Да нас-то не оставят. До Томской тюрьмы дотянем, а она нам дом родной. Из неё мы ни ногой. Пусть этих везут, куда хотят. Не ной, Комар! Хватит! А где китаец?
– В угол забился, вон, под тряпками.
– А чего с ним?
– Спирту не досталось, вот и обиделся. Надулся, как клоп на перине.
– А давай его сюда! Заскучал я.
Послышалась возня, всхлипывания, придушенные возгласы. Вскоре на верхних нарах началось что-то непонятное; ритмичные движения расшатывали и без того ветхое сооружение. Стоны, ругань и визг китайца дополняли треск и стукотню, доносившиеся сверху. «Это что же, он с китайцем, как с женщиной живёт, что ли? Запугать нас хочет, мол, мне всё нипочём, что хочу, то и ворочу», – впадая в глухую дрёму, успела подумать Галина. Весь вагон со страхом ждал, когда обрушатся верхние нары.
Галина встрепенулась. Схватив ребенка, она метнулась вниз, спасая не себя, а в первую очередь девочку. Едва они приткнулись к человеческой куче на полу, как верхние нары обрушились. Поезд шёл себе, не подозревая, какую муку испытывают люди в вагонах. Матерная брань и вопли долго звучали в вагоне, пока не разбудили конвойных, те спросонья застучали
Глава шестая
Ночное происшествие ещё больше подавило волю арестантов. Люди вжимались в пол, пытаясь раствориться, исчезнуть, лишь бы не мучиться. Галина всматривалась в полумрак и многих узнавала в лицо. За время в пути люди примелькались, хотя обстановка не располагала к общению. Все молчали. Иногда слышались шепотки, но тут же всё глохло. За время пути невольники выработали внутреннюю непроницаемость. Каждый старался быть как можно неприметнее, но один выделялся из толпы и выглядел вполне пристойно.
Николай Петрович Вяхирев окончил Межевой институт ещё до революции, при советской власти работал инженером в Мособлпроекте, его задержали у Покровских ворот, когда он шёл к сестре. С места задержания его сразу отправили на вокзал. По дороге обещали, что там разберутся. Где это там и кто разберётся – не объяснили. В вагоне он занимал самое невыгодное место, у дверей. Это по нему стучали прикладами, когда конвоиры открывали засов. Вяхирев с достоинством терпел все унижения. Галина решила заговорить с ним. Лицом, особенно в профиль, Николай Петрович напоминал ей мужа Гришу. В шляпе, в добротном костюме Вяхирев выглядел солидно, несмотря на обтрепавшийся и замученный вид.
– Эй, вы, почему мы молчим? Ведь это невыносимо. Надо что-то делать!
– Молчите, умоляю вас! – почти простонал Вяхирев. – Разве не видите, что творится?
– Вижу, – пробормотала Галина, – а за что нас забрали? Меня, вас, всех?
Вяхирев посопел, хотел было что-то сказать, но передумал, лишь глубже надвинул шляпу на лоб.
– Молчите? Ну и молчите дальше, – разозлилась Галина, – мы все умрём, или нас всех перестреляют. Вот увидите!
– Уже вижу, – кивком подтвердил Николай Петрович. – А вы можете что-то изменить?
– Не знаю! Я понимаю, что ничего не могу изменить, но ведь так нельзя!
Галина мысленно осмотрела весь вагон. Конвоиры сказали, что всего в поезде четыре тысячи задержанных. Из них небольшой процент уголовников, какое-то количество сбежавших из ссылок раскулаченных, а большая часть – обычные люди. Если кто-то попытается сбежать с поезда, его пристрелят на месте. Оставалось одно – оставаться в вагоне, а это означало – обречь себя на медленную и мучительную смерть.
– Нельзя, – нехотя согласился Вяхирев и сделал вид, что уснул.
Галина осмотрелась. Обитатели вагона старательно изображали спящих. Все делали вид, что им всё равно, что с ними будет, а сами мучились и страдали от несправедливости. Впрочем, они тоже ничего не могут сделать. Даже если объединятся. Никто не в состоянии изменить ход событий. Надо смириться. И ей надо поступать так же, как все. Ничего нельзя делать, нельзя говорить лишнего, нельзя предпринимать никаких решительных действий. Ведь Гриша уже ищет её, настоящий моряк не бросит жену в беде. Он честный партиец, целиком и полностью на стороне советской власти. В муже Галина была уверена больше, чем в себе.