Смерть отца
Шрифт:
Иоанна кивает головой.
– И ты позволяешь ему это, и не воюешь за честь Давида?
– Сегодня, Белла сегодня я ничего не могу сделать.
– Но, Хана, до такой степени тебя оскорбили?
– Да, да, меня очень оскорбили.
Как было бы хорошо, если бы она могла рассказать Белле все, показать ей синяки на руке. Тогда бы та поняла суть победы Голиафа. Но и Белле она не сможет рассказать о вчерашнем дне.
Распахивается дверь. Поднос в руках Эдит, запахи еды разносятся по комнате. «Какая красивая женщина, – думает Белла, – лицо Мадонны». И вдруг всплывает перед ней картина озера с белыми водяными лилиями, и она слышит голос Филиппа: «Вырастим еврейских девушек,
– Доброе утро, – приветствует Эдит Беллу, но с явно равнодушным видом.
– Нет! – кричит Иоанна. – Убери отсюда еду.
– Но, Хана, – говорит Белла, не замечая нервозности в собственном голосе, – ты просто ведешь себя, как избалованная девочка.
– Вижу я, что сестра моя в хороших руках, – улыбается Эдит.
Острую неприязнь ощущает Белла к этой красивой ухоженной женщине. «Про Давида и Голиафа ты проповедуешь другим, а сама?»
Эдит вышла, оставив тонкий запах духов.
– Ешь, – приказывает Белла Иоанне, и, кажется, этим решительным голосом она пытается преодолеть возникшую в душе сумятицу, – ешь немедленно, Хана.
Лицо Беллы настолько изменилось. Иоанна думает, что в этом она виновата. Минуту назад Белла была так добра к ней, и вот, снова Иоанна что-то сделала и все испортила. Она берет ложку и опускает голову над тарелкой с супом. До того она чувствует себя несчастной, что даже суп застревает у нее в горле, и никто не понимает, что творится в ее душе.
– Видишь, Иоанна, как Давид выходит победителем? – смеется Белла, но лицо ее недобро. Словно сквозняк распахнул дверь, и Саул в комнате.
– Чего ты пришел сюда? – вскрикивает Иоанна.
– Филипп ожидал меня у школы и пришел со мной сюда. Сказал, что ты больна и хочешь меня видеть.
– Я? Что вдруг?!
– Хорошо, что ты пришел справиться о здоровье Ханы, – вмешивается Белла, – есть у вас о чем побеседовать, – смотрит она многозначительно на Саула, – не буду вам мешать.
И вдруг застывает:
– Что ты сказал, Саул? Филипп здесь? Я верно услышала?
Это не первый раз, что она встречает Филиппа после того, как их пути разошлись. Они встречаются на собраниях и совещаниях они сталкиваются в кругу ее друзей. И ничего не было такого, что напрягало ее душу. Дела, дискуссии, споры – все это текущее проходило как бы за плотной разделяющей их завесой между ней и тем, что было у нее с ним. Иногда она взглядывала в его похудевшее лицо, и мимолетная мысль возникала в ее сердце – «неужели все, что было между мной и этим мужчиной, действительно было?» На минуту она вздрагивала и поворачивалась к доктору Блуму, который все знал о ней и о Филиппе. Она часто посещает дом доктора, сидит с Барбарой в кухне и слушает ее рассуждения:
– Детка, придет день, и дело станет фатальным для тебя. Ты молода, а он стар. Я знаю, что говорю. Иди своей дорогой, детка. – Барбара кладет руки на стол, смотрит поверх головы Беллы на воробьев во дворе, и добавляет. – Это катастрофа, Белла. Это катастрофа. То, что я говорю, это точно.
Белла посмеивалась перед хмурым лицом Барбары, предвещающим ей все беды в мире, и, зная любовь Барбары к иностранным словам, говорила:
– Будьте спокойны, Барбара. То, что вы предполагаете, не существует между мной и доктором. Это любовь платоническая, вы понимаете… Любовь другого рода…
Прерывала ее Барбара: начинается платонически, а завершается, – и она вперяла в Беллу многозначительный взгляд.
Белла приходила к доктору, потому что находила у него успокоение. Жизнь ее была заполнена делами с утра до поздней ночи. С момента ее прихода в офис сионистского Движения до возвращения после работы в дом «Халуцев». Теперь она работает в новом отделе
– Так зачем вся эта сионистская пропаганда, если нет возможности репатриироваться? – спрашивают посетители. – Что толку в этих надеждах, которые оказываются пустыми, как и бесполезное ожидание на этих скамьях? Может, не раз выходила бы она из себя и нетерпеливо отвечала на множество жалоб и требований, если бы рядом с ней не сидела женщина с мечтательными глазами, которая дала идею молодежной репатриации. Она всегда спокойно выслушивала с пониманием все бесчисленные жалобы, требования и заботы посетителей. Никогда никуда не торопилась. Никогда не прерывала нетерпеливо собеседника. Белле всегда казалось, что надо уметь забраться высоко, чтобы решиться и прыгнуть в бездну страданий ближнего. Для Беллы каждый раз это было заново решаться на головокружительный прыжок. Для женщины, сидящей рядом, это было само собой понятным делом. Она без труда соскальзывала с мечтательных высот в реальность страдающих людей. И Белла думала про себя: «Она лучше и возвышенней меня. У меня терпения не хватает – вглядываться в собственную душу, тем более в душу другого. Я слишком поверхностна, бегу. Не живу, а несусь мимо жизни. Мимо радости, мимо печали. Взгляну им в лицо в мгновение ока, получаю мгновенный укол в сердце, и они уже сзади меня, словно чуждые мне. Я бегу с совещания на беседу, с беседы на диспут, с улицы на улицу, из офиса в офис. Она делает это не меньше меня, день ее заполнен делами не меньше моего. Но она сосредоточивается на каждом деле, хорошее оно или плохое, ничего не избегает. Откуда такое спокойствие в душе этой женщины?»
Белла забегала отдохнуть к доктору Блуму. Забивалась в уголок дивана в его кабинете. Большая люстра освещала старый письменный стол. Снаружи – уличное столпотворение, в кабинете – глубокая тишина. Доктор сидит на диване, рядом с ней, и держит ее руку.
– Ты устала, Белла? – Она кивает головой в знак согласия.
– Жизнь ваша трудна, – говорил, бывало, доктор, и подкладывал мягкую подушку ей под голову, – отдыхай, детка.
Он не нуждался в объяснении, чтобы понять, что у нее на душе. Она сидит на его диване, голова ее на мягкой подушке, и доктор не сводит с нее доброго любящего взгляда. Они много не разговаривали. Белла не знала, о каких своих чувствах и переживаниях ему рассказать. Она могла рассказывать только о делах. Потому она обычно молчала и слушала что-то легкое и умное, что доктор говорил ей. Длилось это, быть может, не более часа. Белла вставала, словно придя в себя, и снова мчалась по своим делам.
«Сейчас направлюсь к доктору Блуму», – проскальзывает испуганная мысль в уме Беллы. Что за бегство? Не хочет она встретить Филиппа в присутствии этой еврейской Мадонны со светлым, спокойным лицом. Не хочет вторично чтобы он опять ее сравнивал, как тогда!
Она уже у двери. Но дверь в комнату Иоанны открывает краснощекая Кетхен:
– Госпожа, – говорит Кетхен с легким поклоном, – меня послал уважаемый господин – проводить вас в столовую на обед. Пожалуйста, следуйте за мной. А вам, – обращается она к Саулу и Иоанне, – подадут обед сюда.