Смерть Отморозка. Книга Вторая
Шрифт:
– Ты что, схерел?! – заорал он вне себя.
– Почему? – притворно удивился Норов. – Чем ты недоволен?
– Да ты на всю голову долбанулся! – кипел Ленька. – Ты знаешь, сколько эти должности на самом деле стоят?!
– Они стоят ровно столько, сколько за них платят. Вчера за них ничего не давали, во всяком случае, мне, сегодня – уже семьсот, завтра – посмотрим.
– Значит, так: я категорически запрещаю тебе что-нибудь продавать! Ты понял? Понял?!
– На каком основании, позволь спросить?
– На таком! Все расходы по выборам я беру на себя. Ясно? Целиком! И верни эти семьсот косарей немедленно!
–
– Она скажет, что ты когда-нибудь нарвешься!
– Прости, не расслышал, что-то со связью: когда бабки?
– Да завтра, блин! Завтра! – Ленька сердито бросил трубку.
На следующий день к Норову действительно явился заместитель директора банка, принадлежавшего Мураховским, и привез семьсот тысяч долларов в банковской упаковке. Он попросил пересчитать деньги и написать расписку, – «для формальности». Ни того, ни другого Норов делать не стал, сообщив, что он обойдется без формальностей.
Анна и Норов вышли из дома.
– Поедем куда-нибудь, – предложил он.
– Да, да! – с готовностью кивнула она.
Ей было безразлично куда, лишь бы подальше отсюда. В машине она сразу схватила его руку и крепко прижала к своей щеке. Он почувствовал, как по его кисти покатились теплые слезы.
– Ну что ты, моя девочка? – ласково заговорил он, трогаясь. – Не надо, не расстраивайся, все наладится.
– Не наладится! – жалобно возразила она. – Все плохо!
– Вовсе нет…
– Плохо, плохо! – всхлипывала она. – Ужасно! Я не знаю, как быть!
Он хотел высвободить руку, чтобы погладить ее по голове, утешить, но она не дала. Он свернул на обочину, затормозил и, повернувшись к ней, обнял. Она ткнулась лицом в его плечо.
– Ну перестань, – шептал он, касаясь губами ее волос и гладя по широкому, вздрагивавшему плечу. – Успокойся…
Погода на улице была серой и неприветливой. Тусклое небо низко висело над пустыми полями; вдали чернели голые деревья. Дул ветер, накрапывал мелкий дождь; его капли ударялись по стеклу и искривленными линиями сбегали вниз. Они были совсем одни на дороге; вокруг было холодно, хмуро, безлюдно.
– Я не знаю, что делать! – в отчаянии воскликнула Анна.
Он и сам не знал, только не мог в этом ей признаться.
– Давай все-таки, поедем, – мягко проговорил он, высвобождаясь из ее объятий. – Тут неподалеку есть одно очень спокойное место, мы там вдоволь поплачем вместе…
Бросить Осинкина в бой Норов собирался на финише – за две-три недели до голосования, не раньше. Однако обстоятельства сложились иначе.
Кампания, набирая обороты, вступила в последнюю, самую горячую фазу: охрипшие кандидаты метались с одной встречи на другую; типографии тоннами печатали макулатуру; в штабах круглосуточно шли совещания; по подъездам в третий раз ходили усталые агитаторы; «безобразники» клеили по ночам свои плакаты, сдирали и замазывали чужие.
Кочан, окрыленный своими успехами, уже не сомневался в близкой победе. Его рейтинг достиг 15 процентов, значения антирейтинга он не понимал и щедро раздавал братве должности в будущей администрации. Норова он одолевал требованиями денег и наседал на своих штабистов, чтобы те поддали жару. Они, однако, и без пришпоривания лезли напролом, нарушая на каждом шагу законы
Наконец терпение администрации лопнуло и после очередного явного беззакония его сняли. Случилось это в четверг, за три с небольшим недели до выборов.
Кочан поначалу просто не мог поверить в такую «подлянку». Он прилетел к Норову, рвал и метал, осыпая матерными угрозами этих козлов: Мордашова, Пивоварова и всю их долбанную шайку. Похоже, он ожидал, что народные массы в знак протеста вывалят на улицы, но они остались дома. Пивоваров сурово высказался на государственном телевидении, что бандитам во власти – не место. Взбешенный Кочан велел своей братве поперек всех щитов с портретами Пивоварова написать: «Сука конченная».
Егоров на вопросы журналистов относительно снятия Кочана отмолчался, и лишь штаб Осинкина сделал заявление, что применение подобных мер к оппозиционным кандидатам считает недопустимым.
Для решающего прорыва, по мнению Норова, было рановато; Олежку могли срубить так же, как Кочана. Но теперь, когда он лишился своей главной ударной силы, отсиживаться и тянуть дальше было нельзя, иначе весь протестный электорат уходил к коммунистам.
В воскресенье Осинкин выступил по телевидению с давно заготовленной речью. До этой минуты он воздерживался от прямой критики властей, но тут он разнес мэрию в клочья. Он резко обличил взяточничество и воровство городских чиновников, привел вопиющие примеры безответственности и разгильдяйства. Политику областной администрации он назвал антинародной и предательской. После этого он торжественно озвучил программу революционных реформ, которые должны были в короткие сроки обеспечить процветание городу.
Над этой программой целых две недели трудилась присланная Ленькой из Москвы команда экономистов и журналистов. Программа содержала оригинальные проекты в сочетании с конкретными цифрами инвестиций. Цифры, по правде сказать, были весьма приблизительными, а предлагаемые идеи – утопическими, однако выглядела программа эффектно.
Норов знал ее слабые места, но сам Осинкин свято верил в нее и заражал зрителей своей искренностью и убежденностью. «Программу Осинкина» – так велел Норов именовать ее активистам, – напечатали многие издания, разумеется, не бесплатно, а агитаторы распространили ее отдельными брошюрами.
Буквально на следующий день в офис к Норову ввалился целый отряд налоговой полиции с автоматчиками в масках. Охрану положили на пол; обыск продолжался шесть часов, сотрудников не выпускали из кабинетов; изъяли все документы, печати, электронную технику. Затем последовала блокировка счетов, повлекшая остановку работы Норовских фирм.
Перепуганный Дорошенко тут же впал в ступор. Норов и сам не ожидал от властей столь грубого натиска, однако, понимая, как много стоит на кону, старался не терять хладнокровия. Он обрывал телефоны знакомых в поисках выходов на силовиков. Отец Леньки находился в дружеских отношениях с начальником налоговой полиции; он устроил Норову неофициальную встречу с глазу на глаз. Генерал, человек умный, ловкий, из бывших «гэбистов», откровенно признался Норову, что действовал по личной просьбе Мордашова, который, конечно, не являлся его прямым начальником, но все же отказывать ему было не с руки.