Смерть по сценарию
Шрифт:
— Скажем, посоветовал.
— Почему же не вышло? Братец был таким умным, таким проницательным. Значит, не усвоила ты уроки, девочка.
— Не станешь говорить с Михиным?
— Лучше номер телефона сменю.
— Ну почему вы все такие сволочи?
— Знаешь пословицу «Как аукнется, так и откликнется»? Может, лучше другой выход поискать, а не терроризировать людей? Твоя мать одному Демину должна?
— Если бы:
— Соня, а не ты ли была в пятницу у профессора Гончарова? — спросил Алексей наугад. — Судя по твоим способностям, вполне вероятно.
— Что ты несешь? У какого профессора?
— Не знаешь
— Не заговаривай зубы, Леша. Жаль, что я не подготовилась к тому, что таким коротким будет наш с тобой роман.
— Ты обычно фотографируешь? Или на видео снимаешь?
— Теперь буду. На ошибках учатся. Только не думай, что я прощаюсь.
— Это было бы слишком неожиданное счастье.
Она бросила трубку, Леонидов с облегчением вздохнул.
«Правильно, на ошибках учатся, идиот. Надо тебе это? Саше надо? Нет, какая же дрянь! А сам? Зато теперь становится интересно, не жизнь, а сплошная развлекуха, девочка определенно насмотрелась западных боевиков. Какой самый лучший способ избежать шантажа? Признание. Рассказать Саше о том вечере? В ее положении? На этом тебя, дурака, и подловили. Ладно, еще не вечер, вернее, еще не ночь». Он посмотрел за окно на серые сумерки и вздохнул, так мерзко было думать о будущем.
На следующий день он все-таки нашел время, чтобы по телефону отыскать Гончарова в одной из городских больниц, недаром когда-то был опером, вычислил адрес почти сразу.
«Бывшая профессия всегда пригодится, — похвалил Алексей сам себя, выходя вечером из офиса и думая, что надо купить по дороге в больницу. — Больным обычно покупают фрукты и соки, сладости еще покупают, но он в реанимации, без сознания, скорее всего, питается через капельницу, и вообще там не до меня. Ничего, Надя что-нибудь поест, посиди там целыми днями!» С такими мыслями он заехал на ближайший рынок и набил пакет чем-то разноцветным и сочным, сам плохо соображая, что делает. Со вчерашнего вечера у Леонидова было не слишком хорошо на душе, он нервничал и оглядывался по сторонам. Любая угроза, даже если никто и не собирается приводить ее в исполнение, все равно выбивает из колеи, поэтому человека так легко держать в страхе. Достаточно просто время от времени напоминать о том, что есть вероятность, и все. Соня свое дело знала, настроение она испортила Алексею надолго.
В больнице ему сразу сказали, что к Гончарову в палату нельзя. Санитарка, подошедшая к окошку для приема передач, только рукой махнула:
— Он под капельницей лежит, сердешный, и в критическом состоянии, как Пал Палыч сказал.
— А кто с ним в палате из родственников?
— Да племянница несколько дней была, сейчас какая-то женщина приехала, но та все равно не уходит. Какая девушка, жалко ее, уж больно мучается. Молодежь другая нынче, да… А эта нет, совестливая. Вот моя дочка со своим хахалем…
Алексею неохота было слушать про дочку, он перебил:
— Можно ее вызвать?
— Кого? Женщину?
— Надежду.
— А вы ей кто? — Санитарка даже высунулась в окошко по пояс, понятное дело, что больница — маленькое государство, в котором развлечений не слишком много и каждая судьба — повод, чтобы посудачить между собой. — Жених?
— Знакомый.
— Жених, значит. Вы погуляйте с ней хоть в садике
Как всякий здоровый человек, Леонидов не любил больницы, собственные хвори лечил, глотая всякие лекарства в немыслимых количествах, когда особенно доставало, и каждый раз с ужасом думал: «Минздрав ведь предупреждает, чтобы не занимались самолечением». Но идти сдаваться на милость этих белых халатов, которые могли своим диагнозом повергнуть в пожизненную тоску, заставить себя Леонидов не мог. Сейчас он жался в углу со своим набитым фруктами пакетом и смотрел, как те больные, которым разрешены прогулки, в тапочках и халатах тянутся в сопровождении родственников к выходу, чтобы посидеть на солнышке. Был вечер, отбой еще не объявили, врачи давно ушли, и персонал предоставил пациентов самим себе и свежему воздуху.
«Господи, хочу умереть молодым», — в отчаянии подумал Алексей, глядя на больничные будни, и тут увидел, как из дверей выходит Надя. Она нерешительно замерла, когда увидела Леонидова, и только спросила удивленно:
— Вы?!
— А кто должен быть?
— Санитарка сказала — жених.
— Я и не утверждал, что жених.
— Но похоже, и не отрицали?
— Надя, давайте в скверик пойдем? Все туда тянутся, может, там и на самом деле хорошо? Не могут же люди так жестоко ошибаться?
— Им деваться некуда. Я вообще-то с дядей сижу.
— А мне сказали, что мама ваша приехала.
— Да, приехала.
— Так можно отойти? Сколько вы не спали?
— Не все ли равно?
Но она пошла с Алексеем на улицу, выйдя из дверей, зажмурилась от яркого еще солнца и стала тереть глаза. Алексей полез в верхний карман пиджака:
— У меня очки солнцезащитные есть, хотите?
— Спасибо. — Она неуверенно взяла, очки с нее почти свалились, похожие на огромные, выпуклые глаза стрекозы на этом тонком, худеньком лице. — Смешно?
— Я же не жених, для меня не обязательно быть всегда привлекательной.
Они прошли в больничный садик, где стояли выцветшие лавочки, но лавочки были заняты, даже те, что на солнце, больные оживленно беседовали с родственниками о состоянии своих организмов, количестве сделанных процедур и видимых улучшениях, по словам доктора. Каждый хотел верить, что не зря здесь лежит летом, да еще в такую погоду, только мысль о том, что надо, иначе крышка, держала все эти халаты, тапочки и пижамы в повиновении у батальона врачей, палатных сестер и санитарок. Леонидов углядел поваленное дерево, чахлое, как все и вся вокруг, но вполне пригодное для сидения.
— Пойдемте посидим?
Они прошли туда, сели поближе к густым веткам, чтобы не так пекло солнце.
— Как дядя?
— Плохо. Если и выживет, то парализует по крайней мере всю левую сторону. Алексей Алексеевич, зачем вы пришли?
— Хотите грушу? Только они немытые. Бананы можно есть, они внутри стерильные, или есть место где можно помыть фрукты?
— Я банан съем. — Надя отщипнула от грозди тот, что пожелтее, стала не спеша его очищать. От солнышка и свежего воздуха она почти задремала, сидела на дереве, поджав ноги, словно курица на насесте, и в огромных леонидовских очках ей, наверное, казалось, что уже ночь.