Смерть по сценарию

Столбова Татьяна

Зарядку он делал двадцать минут. Больше — считал он — уже вредно для здоровья. Надо поддерживать форму, но не ценой физической усталости. Вообще Виктор Васильевич Штокман был крупным специалистом в области личной физкультуры. К нему обращались за консультацией даже известные артисты. Он щедро делился с ними своими познаниями и всегда честно предупреждал, если какое-то упражнение давало слишком большую нагрузку на сердце.

У него самого сердце было в полном порядке. Равно как и легкие, и желудок, и печень, и прочий ливер. Штокман родился совершенно здоровым и умереть собирался тоже совершенно здоровым. Он пока не думал о том, каким образом ему удастся такой

финт. Да и рано ему было об этом думать. Сорок девять лет для мужчины — всего лишь возраст взросления. Только-только начинаешь что-то в жизни понимать, о чем-то мыслить и приходить к какому-то выводу.

Штокман не отличался красивой внешностью. Он был невысок и кривоног, но зато кожа его была гладкая и чистая, а лицо прямо-таки дышало мужественностью. Об этом ему сказала одна дама. Потом, через неделю, когда он сообщил ей, что пришла пора расстаться, она обозвала его мерзкой обезьяной, но он не поверил ее словам. Известно: первое слово дороже второго. Она была раздражена, потому и обзывалась. Если б он ее не бросил, то так и остался бы для нее душкой и красавчиком.

У Виктора Васильевича был только один недостаток. Всего один. Но какой! Он любил выпить. Эта пагубная склонность к спиртным напиткам ужасно мешала самосовершенствованию. И здоровью в какой-то мере тоже. На следующий день после пьянки Штокман просыпался с прыщами на физиономии и трясущимися руками. А когда смотрел в зеркало, с горечью отмечал, что очень похож на свинью. Благодаря несокрушимой силе воли наутро он никогда не опохмелялся, зато напивался вечером. Приятели не могли уразуметь в этом никакого смысла. Получалось, что Штокман зазря мучился все утро и весь день. И коли уж вечером все равно пил, то зачем было терпеть? Зачем подвергать себя нечеловеческим пыткам? В результате все сходились на том, что Штокман мазохист, и оставляли его в покое. До следующего запоя.

Ну а в остальном он мог служить примером для современной молодежи. Основательный, прагматичный, с ограниченным, но рациональным умом. Он в жизни ничего не забывал, ничего не терял. У него никогда не крали кошелек, его никогда не обманывали и никогда не обсчитывали. Опаздывал он ровно на одну минуту, не больше, так что это никого не раздражало. На «Мосфильме» его считали человеком незаменимым, и ему это было очень приятно.

Когда-то он был женат. Но недолго. Месяцев через пять супружеской жизни ему надоела жена. Она была очень приличной женщиной, только слишком много ела. А Штокман не любил ничего «слишком». Все должно было быть по правилам и нормам.

Убийство Миши Михайловского в эти нормы никак не укладывалось. Для Виктора Васильевича дело еще осложнялось тем, что он сам присутствовал в Мишиной квартире в тот самый вечер, когда произошла трагедия. Он не ощущал своей причастности к случившемуся. Он относился к этому так: «А если перед моим домом лихач задавит прохожего, я тоже буду виноват?» Зато эту причастность ощущали следователи. Штокману прислали повестку. Он, как порядочный гражданин, явился и рассказал все подробности злополучного вечера. Этого сыщикам показалось мало. Сегодня, рано утром, ему позвонил настырный оперативник Сахаров и напросился в гости. Причем время нахально определил сам — час тридцать. Именно в час тридцать, ни минутой раньше и ни минутой позже, Штокман садился обедать. Выходило, что хитрый оперативник подгадал как раз к обеду. Штокман очень не хотел его угощать. Он был несколько прижимист. Но впитанные с молоком матери правила гостеприимства не позволили бы ему есть одному в присутствии гостя.

Такие обстоятельства никак не способствовали

бодрости духа. К половине второго Виктор Васильевич, стоя у плиты, совсем приуныл. На сковородке с тихим шипением жарились пельмени. Часть их принадлежала теперь оперативнику. Робкая надежда на то, что тот откажется обедать, при здравом размышлении испарилась. Что он, дурак, этот оперативник? Зайти к свидетелю на обед и не поесть? Штокман был убежден, что все милиционеры так и питаются: обходят свидетелей и у каждого съедают половину обеда. А время легко подгадать...

Как именно подгадать время, чтобы попасть на обед к незнакомому человеку, Штокман не знал. Это было не важно. Важно было то, что Сахаров и не подумал опоздать, хотя бы из вежливости. Он явился ровно в час тридцать, когда хозяин уже выкладывал на тарелку пухлые румяные пельмени.

С кислой миной Штокман открыл дверь и пригласил гостя к столу. Оперативник сел, но от обеда решительно отказался. По дороге он купил пару сосисок в тесте и сейчас не был голоден. Он лишь попросил чашку чаю погорячее.

Виктор Васильевич сразу подобрел. Он налил Сахарову большую чашку чаю, подвинул к нему поближе вазочку с карамелью. Оставшиеся на сковородке пельмени он вывалил в свою тарелку.

Он ожидал, что разговор пойдет о вечере второго марта, ну в крайнем случае об алиби. Но первая же фраза Сахарова удивила и насторожила его. А что, если это какой-то ловкий ход?

— Виктор Васильевич, вы читали произведения Кукушкинса?

— Yes, — почему-то по-английски ответил Штокман. — «Извне» и «Предисловие к роману».

— А два других?

— Не довелось.

— Что вы думаете об этом авторе?

— Фигня.

— Вот как?

— Только так.

— Ну а как вам Достоевский?

— Фигня.

— А Лев Толстой?

— И Лев, и оба Алексея — фигня.

— А...

Оникс хотел спросить: «А Пушкин?» — но побоялся и о нем услышать такие кощунственные слова. Да, Штокман был та еще штучка.

— Спрашивайте, спрашивайте, — поощрил оперативника Штокман, которому очень понравилось, что с ним, простым администратором, ведут такую умную беседу. — Я люблю говорить о высоком. Это, знаете ли, моя стихия. Я с детства мечтал быть прозаиком. Нет, не поэтом, а именно что прозаиком. Бывало, сяду, напишу рассказ-другой, и на сердце легче становится. Мне еще мать говорила: «Быть тебе писателем, Витя. Ты, как никто, видишь все закоулки и переулки душ человеческих». Но я отдал себя кино. Всего отдал, без остатка. Хотя, знаете, пописываю на досуге... И неплохо получается...

Штокман болтал, уплетая пельмени, и не замечал скептического взгляда оперативника. Наконец он поднял голову от тарелки, вопросительно посмотрел на гостя.

— Улики обнаружили?

— Какие там улики, — махнул рукой Сахаров. — Кроме отпечатков всей вашей компании — ничего.

— А... на орудии убийства?

— Тоже ничего. Гантель держали бумажной салфеткой, салфетку мы не нашли...

— Плохо искали, — упрекнул Штокман. — Не сомневаюсь, что убийца выбросил ее в мусоропровод. Там же между площадками мусоропровод есть, не заметили?

— Туда кто-то телевизор выкинул.

— И что с того?

— Дворник рассердился.

— И что с того?

— Мусоропровод опечатал. На каждом этаже. Еще двадцатого февраля.

— Хм... — удивился Штокман. — А почему жильцы не позвонили в домоуправление? Надо протестовать! Надо выйти на улицу всем вместе и...

— Виктор Васильевич, у меня не так много времени. Давайте оставим жильцам их проблемы и поговорим о деле.

Штокман обиженно фыркнул: