Смерть по сценарию
Шрифт:
Шаги были осторожные. Если бы я не прислушивалась, я бы их и не услышала. Они замерли у двери.
Я позвонила еще раз.
Тишина. Мне казалось, что я чувствую ее дыхание у замочной скважины. Мне повезло, что в двери не было глазка. А может, наоборот, не повезло. Она бы посмотрела, увидела невинное создание и спокойно открыла бы дверь. А так, наверное, боится бандитов.
Надо подать голос. Все равно не откроет, так чего мне терять?
— Гражданка, — сказала я таким нежным голосом, что сама удивилась. — Откройте, пожалуйста.
За дверью раздалось тихое утробное рычание.
—
Рычание перешло в стон. Я уже поняла, что имею дело с особой, мягко говоря, неадекватной. Чего стоила одна ее черная, рваная на затылке косынка. Наверное, именно эту женщину имел в виду участковый Вася Алексеев, когда рассказывал, как одна психопатка с третьего этажа делала ему призывные знаки, а после грязно приставала. На нее похоже...
Но сдаваться я не собиралась. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что со странной дамочкой в Мишином деле кое-что связано. А вот что — я и хочу выяснить.
— Откройте!
Я дернула за ручку, и она отвалилась. Вставив ее обратно, я снова позвонила.
— Кто там? — отозвалась наконец женщина.
Судя по голосу, она была близка к истерике.
«Конь бледный», — прошептала я, не зная, как представиться. Все равно же она меня не знает.
— Кто там?! — До истерики оставалось секунды две, не больше.
— Гестапо, — бухнула я.
Вообще я ужасная шалунья, но тут, конечно, немного перегнула палку. Не надо бы так с ней разговаривать. Вот возьмет и совсем не откроет.
Но, к моему удивлению, сейчас же послышалось позвякивание ключа, затем — облегченный вздох, ворчание...
Дверь со скрежетом отворилась. Мы с интересом осмотрели друг друга.
Она была довольно высокая, худосочная, сутулая. На вид — далеко за сорок. А то и за пятьдесят. Но уже не так далеко. В общем, года пятьдесят два, наверное. Нос длинный, губы бесцветные, тонкие, глаза вроде бы карие, ближе к черному. Лицо вытянутое, тощее, лошадиное. Волосы — ни то ни се. Серые с сильной сединой. Сзади затянуты в старушечий пучок.
Себя описывать не буду. С некоторых пор я уже не так уверена в собственной неотразимости. Могу только дать слово, что я — лучше, чем она. Возможно, что ненадолго. Возможно, что лет через двадцать я буду выглядеть как ведьма после шабаша.
Она учтиво пригласила меня войти. Голос скрипучий, с нервными нотками. Очень похож на тот, каким говорил Пульс на поминках у Миши. Так кто же все-таки звонил Мадам?
Я не заставила себя упрашивать, а сразу вошла и быстренько сняла ботинки, таким образом намекая ей, что меня нельзя выставлять через две минуты. Я была намерена погостить у нее не меньше часа. А Пете можно и отсюда позвонить.
Сначала она стояла и молча смотрела на меня, потом вдруг произнесла без всякого выражения:
Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд. До свиданья, пионеры, Возвращайтесь в Ленинград.— Очаровательно, — пробормотала я, отступая к кухне, — только не «до свиданья», а «здравствуйте».
Она покорно согласилась:
— Здравствуйте.
— Где тут у вас телефон?
Она растерянно огляделась. Потом кивком головы
— Как вас зовут?
— Лиля Брик, — ответила она без смущения.
— А меня — Валентина Терешкова. Попробуем еще раз. Как вас зовут?
— Софья Перовская.
— Приятно познакомиться. Мата Хари. Еще раз...
Она улыбнулась — мимолетно, робко. Эта игра ей, как видно, понравилась.
— Вероника Жемалдинова...
— А я... Постойте, что-то я такой не знаю. Кто это — Вероника Жемалдинова? Юная партизанка? Актриса?
— Это я, — скромно ответила она.
— Ну, слава Богу. В таком случае я — Антонина Антонова. Можно просто Тоня.
— Можно просто Вера.
Вот так мы подружились. Она уже смотрела на меня без прежней настороженности. Я на нее — тоже. В конце концов, у каждого свои заскоки.
Вероника повела меня на экскурсию по квартире. Типичная однокомнатная, запущенная до предела. Везде и во всем явно чувствовалась легкая шизофрения хозяйки. На столе лежало штук семь книг. Вероника подошла к столу и раскрыла каждую на шестьдесят второй странице — я нарочно посмотрела. Книги были разные, но одной тематики — детективы. Агата Кристи, Честертон и кто-то современный, по текстам я их не узнаю. На подоконнике стоял цветочный горшок, а в нем обыкновенная толстая сучковатая палка. К сучкам были приделаны бумажные розочки. Старый истертый глобус лежал на кровати, прямо на подушке, и на нем были нарисованы глаза, нос и рот. Древний «Рекорд» работал, черно-белая, довольно четкая картинка чуть подрагивала. Молоденький американский солдат давал интервью юной журналистке. Он горячо рассказывал о своей службе в замечательной американской армии, и я в который раз удивилась тому, как хорошо такие, как он, знают английский язык. А вроде бы простые деревенские парни...
Честно говоря, я поспешила уйти из этой комнаты. В кухне наверняка должно было быть лучше. Кухня — сердце каждой русской квартиры. А сердце у моей новой знакомой было нежное, это точно.
Как я и думала, на кухне было лучше. Если не считать стопки книг в раковине и жуткой, просто свинской грязи. Невзорова позавидовала бы такому умению наводить бардак...
Я оглянулась на хозяйку. Она смотрела на меня с такой простодушной гордостью, что я поняла: немедленно следует изумиться и восхититься ее идиотской кухней.
С большим трудом я изобразила нечто вроде: «О-о-о... Fine! Прелестно!» Хотя спроси меня в эту минуту, что тут такого прелестного, и я не нашлась бы, что ответить.
Но Веронике было вполне достаточно моих слов и моей плохой игры. Она расцвела, ногой подвинула мне стул и спросила:
— Чай? Коньяк? Наркотики?
— Чай, — выбрала я. — Или кофе.
Она покачала головой, и я поняла, что у нее нет кофе. Я очень надеялась, что наркотиков у нее тоже нет. А чай, который она мне предложила, по цвету напоминал писи сиротки Хаси — белый, с легкой желтизной. Я такой не пью. Но из вежливости все же сделала глоток.