Смерть по вызову
Шрифт:
Повинную голову меч не сечет, – решил Розов, чувствуя, как слезятся глаза на промозглом студеном ветру, как замерзли ладони, намертво вцепившиеся в ржавые перекладины лестницы. Надо спускаться, – сказал себе Розов, – проигравший всегда вправе рассчитывать на милость победителя. Надо спускаться.
Он шагнул на нижнюю ступеньку, опустил голову и, собрав во рту побольше слюны, смачно плюнул вниз. Ветер унес белый плевок далеко в сторону. Один из мужчин внизу, старясь лучше разглядеть болтающегося на лестнице Розова, загораживаясь от света, поднес ладонь ко лбу.
– Слезайте, Аркадий
Ветер унес и эти слова, так и не долетевшие до Розова.
– Тьфу, – снова плюнул Розов, чувствуя, что во рту пересохло.
Он поднялся на несколько ступеней выше, миновал окно пятого этажа, посмотрел вниз, испытав легкое головокружение от высоты, помотал из стороны в сторону затуманенной головой. Сволочи, они ещё за ним побегают, погоняются за ним еще. Розов, чувствуя какой сильный ветер здесь, на высоте, хотел выкрикнуть несколько пришедших на ум грязных оскорблений, но сообразил, что те люди внизу его слова вряд ли услышат. Черт с ними, пусть стоят под этой поганой лестницей и мерзнут до ночи, он спускаться не собирается.
Добравшись до крыши, Розов уже перекинул одну ногу на жестяной козырек, посмотрел налево, уловив там какое-то движение, и неожиданно увидел прямо перед собой седоватого взъерошенного мужчину с непокрытой головой. Розов, выкатив глаза, на секунду замер от неожиданности.
Он выдавил из себя какой-то неясный гортанный звук и получил по лицу, не успевшему изменить удивленного выражения, хлесткий удар металлическим прутом. Инстинктивно оторвав руки от ржавой перекладины, Розов вскрикнул, схватился ладонями за обоженную ударом щеку и полетел с крыши головой вниз.
Мужчина под лестницей разбежались в стороны, прыгнули в сугробы, уступая Розову пространство для падения.
Глава 18
Ларионов явился в приемную Максима Петровича Гусакова точно в назначенное время, но чиновник передал через секретаршу, что он застрял на самом верху, на Старой площади, и заставил себя ждать добрых полтора часа. За это время Ларионов успел просмотреть несколько сегодняшних газет, напиться чаю с печеньем и шоколадными конфетами в обществе скучной секретарши и посетить туалет в другом конце коридора. Ларионов, спешивший по собственным неотложным делам, решил, как только Гусаков явится, быстро задать ему подготовленные вопросы и ретироваться, сократив беседу до минимума. Однако опоздавший чиновник свертывать беседу не спешил, настроился на обстоятельный и тягучий разговор.
После часового общения Гусаков нисколько не устал, наоборот, только разогнался, вошел во вкус. Оборвать его, вежливо поблагодарить за ответы, встать и уйти – нет, в общении с людьми высокого ранга такое поведение недопустимо. Это ведь не директор какой-нибудь гуталинной фабрики. И вообще, зачем наживать себе лишних врагов? Гусаков запросто может пожаловаться главному редактору. Приходилось сидеть и ждать, когда Гусаков выговорится, то и дело наклоняться к блокноту и делать на бумаге ничего не значащие пометки.
Кабинет Гусакова – обычный кабинет высокопоставленного чиновника, просторный, облицованный панелями из мореного дуба, с российским флагом и портретом президента
– Честно говоря, – Ларионов прижал руку к сердцу, – фактуры о вас я набрал, хоть отбавляй, полное жизнеописание. На все в газете места не хватит хватит.
– В каком смысле места не хватит? – Гусаков строго свел брови на переносице. – Для меня – и места не хватит? Сколько же места под твой материал главный редактор выделил?
– Ну, строк триста пятьдесят, так он сказал, – пожал плечами Ларионов. – Я стараюсь в объем уложиться.
– У твоего главного что, мозги раком встали? – Гусаков сузил глаза в узком прищуре. – Головокружение у этого хрена началось от собственного величия? Мы договорились так: места будет столько, сколько надо. Сколько мне надо, а не вшивые триста строк. Ты, Дима, рассчитывай на полосу. Твои тысячу строк и пару хороших фотографий, их я сам подберу. А твоему главному я позвоню.
– Но он сказал…
– Да насрать мне, что он сказал, – Гусаков поморщился. – Я сказал – полоса. Я ведь не какой-нибудь сраный продюсер, который пришел к твоему главному, чтобы тот помог раскрутить поющую на эстраде дочь. Пришел и принес наволочку грязного нала на эту раскрутку за десяток материалов о молодом даровании. Я не коммерсант, и грязного нала у меня нет. Даже если бы деньги сыпались у меня из ширинки, твой главный их бы не получил. Надо разбираться в людях, в чинах и званиях. Я – государственный деятель. И публиковать обо мне материал, эксклюзивный, почтет за честь любая подтирка. Так ему и передай, слово в слово. А то триста строк… Это пусть он молодым дарованиям, пьющим и поющим, по триста строк выделяет, за наличный отстег.
– Это конечно, – кивнул Ларионов, решив, что Гусаков слушком уж разошелся, чего доброго и вправду на газету обидится. – Все эти вопросы можно в пять секунд утрясти.
– Если уж для людей государственного масштаба в газете места не находится, значит, это дерьмо на лопате, а не газета, – Гусаков хмурился, отводил глаза в сторону. – Ладно, Дима, ты это в голову не бери. Будет полоса. Тебе о материале сейчас думать следует.
– О материале в первую очередь, – кивнул Ларионов, его мысли были далеко.
Перевернув несколько страниц блокнота, он стал читать собственные пометки, сделанные во время сегодняшнего разговора с Женькой Кузиным, побывавшим у своих добрых друзей в милиции и скормившим этим друзьям целую кучу денег. Информация Кузина оказалась довольно скудной, судя по ней, следствие топталось на месте. Мужчину, чью голову проломили гвоздодером, и убиеннную палкой старуху следствие вешало на Ирошникова. Но неожиданно появился и третий труп. На балконе собственной квартиры нашли тело ещё одной старухи, убитой молотком. Эту бабку за компанию тоже пристегнули к делу.