Смерть со школьной скамьи
Шрифт:
– Мать его. – Я с досады сплюнул на свежевымытый, еще влажный пол. – Ты откуда приехала? У вас там что, на улице, по законам советской пионерии живут?
– Я не знаю, как там живут, – робко возразила она. – Я на улице мало была, сам понимаешь.
Она показала мне свою уродливую руку, которая показалась мне не такой уж ужасной.
Поздним вечером на пустыре за школьной теплицей встретились две группы разновозрастных подростков: с моей стороны человек десять, противников было раза в полтора больше. Арбитром в конфликте выступил Чигрик, самый авторитетный парень
– Лапоть прав! – сказал он, выслушав взаимные претензии сторон. – Если Шестилапая – это его чувиха, то все претензии к ней вы вначале должны обратить к нему. Но в то же время Лапоть не прав. По нашим законам, вначале он должен всем объявить, что она его чувиха, а уж потом впрягаться за нее.
– Да по фигу нам его шестилапая баба! – загалдели враги. – Пусть хоть женится на ней! Но если он вызвал нас на разборки, то по закону должен подраться с кем-нибудь один на один. Чигрик, мы что, в натуре, зря здесь собрались? Пусть дерется, сволочь!
Драться против меня враги выставили самого опытного бойца, который в два счета расквасил мне физиономию. В школу на другой день я пришел с разбитыми губами и синяком под глазом.
– Лена, – шепотом объяснял я соседке по парте сложившуюся ситуацию, – я сделал все что мог, но кличка у тебя останется.
– Ты думаешь, я буду переживать из-за этого? – так же шепотом ответила она. – Смотри!
Она нарисовала на последнем листе в тетради шестиногое животное, похожее на муравьеда, и подписала: «Это – я, Лена Л.».
Вечером мы вдвоем гуляли по микрорайону.
– Андрей, – спросила она, – а теперь, когда я стала твоей девушкой, мне что, придется с тобой целоваться?
О поцелуях я как-то не задумывался, но сама постановка вопроса мне понравилась.
Так началась наша странная дружба.
Ближе к Новому году в школе между старшеклассниками и заезжими пэтэушниками произошла массовая драка с применением цепей и самодельных кастетов. Трех учеников арестовали, два десятка пацанов провели ночь в райотделе. На фоне таких бурных событий Лебедева с ее анатомическими особенностями стала для общества неинтересной. Прошло еще немного времени, и про шесть пальцев на руке у Лены все забыли. Кличка, правда, осталась.
С полноправным вхождением Лебедевой в школьный коллектив наши отношения как-то сами собой стали угасать. Слишком разные люди мы были: она – тихая домашняя девочка, а я – уличный гуляка, не представляющий жизнь без веселых развлечений и захватывающих дух приключений. День шел за днем, и мы стали жить каждый своей жизнью.
После восьмого класса я и Лена стали учиться в разных классах, виделись только на переменах, а вне школы практически не встречались. До меня, конечно же, доходили слухи, что она флиртует то с одним, то с другим, но я ее личной жизнью не интересовался и планов на совместное будущее не строил.
Еще за год до окончания средней школы я твердо решил, что буду поступать в высшую школу милиции. Родители были категорически против, они считали, что мне лучше поступить в техникум и овладеть рабочей профессией, чем связывать свою судьбу с работой в уголовном
На подготовку к экзаменам я бросил все силы: день и ночь сидел над учебниками, забыл, что на свете существуют портвейн «Агдам», друзья, дискотеки и шумные дни рождения. В это время я не то что Лебедеву, я вообще никого вокруг себя не видел.
«Прозрел» я только на выпускном вечере.
В тот день Лебедева была необычайно хороша. Она сама подошла ко мне, и так получилось, что мы вдвоем ускользнули из школьной столовой, где проходила вечеринка, и до самого утра гуляли по городу. Восход солнца мы встретили на берегу реки, в городском парке. Еще ночью я решил, что с первыми лучами солнца признаюсь ей в любви. Это будет так романтично: солнце восходит, я целую ее и говорю: «Лена, я люблю тебя!» Но солнце взошло, а я так и не решился раскрыть ей свои внезапно вспыхнувшие чувства.
На короткий период времени, до моего отъезда в Омск, наши отношения возобновились. Тем летом я был уверен, что люблю ее, и всегда любил, с тех самых пор, как ради нее противопоставил себя всей школе. Любила ли она меня? Не знаю. Говорила, что любит, но говорить-то ведь можно все, что угодно. В день моего отъезда Лена плакала и обещала ждать. Сцена прощания напоминала проводы в армию и оставила у меня на душе тягостное впечатление.
Но, получив в Омске первое письмо от нее, я воспрянул духом: она меня любит и все у нас будет хорошо.
Мы переписывались целый год. Вначале она писала каждую неделю, потом все реже и реже. Постепенно из ее писем исчезли упоминания о нашей любви. Но я не отчаивался. Мне казалось, что если я ее люблю, то стоит нам встретиться, и наши чувства вспыхнут с новой силой. Потом, через год или через два, я осознал, что на первом курсе был влюблен не в Лену Лебедеву, а в некую выдуманную мной абстрактную девушку, наделенную всеми добродетелями на свете.
После окончания первого курса я приехал домой на каникулы, встретил Лебедеву и остался у нее до утра. Это была самая счастливая ночь в моей жизни: я впервые познал женщину и был на седьмом небе от переполнявших меня чувств. Лена отнеслась к нашей близости более чем спокойно.
Наутро она, в халате, накинутом на голое тело, стояла у трельяжа в прихожей, расчесывала волосы. Я сидел рядом на детском стульчике, зашнуровывал туфли.
– Андрей, скажи, это было у тебя в первый раз? – спросила она.
Я промолчал, не зная, что ответить.
– Ничего, потом научишься, – сказав фразу, унизительнее которой невозможно придумать, она даже не обернулась и не посмотрела, какое впечатление на меня произвело ее мимоходом оброненное признание в давней и активной половой жизни.