Смерть Тихого Дона. Роман в 4-х частях
Шрифт:
Оба вскакивают, сгребают шинели и фуражки, и выскакивают на улицу. И матрос, и хозяйка выходят вслед за ними на порог.
Прижавшись за дверью, затаив дыхание, слушает Семен и дальше:
– И ступайтя, ступайтя по-добру, по-здорову. Ишь ты, какого духу набрались, к женатому человеку в хату пустить невозможно.
Отойдя на приличное расстояние, солдаты вдруг оборачиваются и, как по команде, начинают так ругаться, что даже Семен, достаточно по пристаням поболтавшийся, ничего подобного в жизни своей не слышал.
– Погоди трохи, пустим мы тебе красного петуха, гярой цусимскай!
– А ну, спробуй, только подойди, пехота чёртова, я вам рёбра перечту!
И лишь теперь замечают хозяева прижавшегося за дверью нового гостя.
– Тю, дружок сердечный! Как раз в самую баталию влип. Заходи, заходи.
Обняв Семена за плечи, ведет его хозяйка в хату, бросая сердитые взгляды на мужа:
– И сроду у него так, насобирает голытвы, а потом чухается.
– Антирес у меня есть, бабья ты душа, што и как они говорят, послухать. Ить их от ихнего крестьянского дела оторвали, поди, детишки у них голодные сидят, а ты мне толкуешь...
– Получают бабы ихние от казны вдосталь. Сроду в жизни столько они не имели, как теперь, зря ты только мелешь.
Хозяйка тащит из печки горячий чугунок, ставит его еще кипящим на стол и раскладывает деревянные ложки, предлагая гостю отдельно расписную миску.
– Ты, знаю я, сам хлебать привык, ну и действуй, я не неволю.
Молча хлебают они горячее, как огонь, варево. Облизав ложку и положив ее на стол, - знак, что сыт он и больше предлагать ему не надо, смотрит баталер на гостя, на жену и разводит руками:
– Вот слухаю я, слухаю и одного понять не могу: ить у них ни об чём ином разговору нет, как об земле. А у нас, бывало, сколько идеев разных было. И што и как для всех, как есть, получше подогнать, што и как исделать, штоб и рабочий, и мужик, и чиновник, ну и вапче там, еще какие люди, от жизни пользоваться могли. Эти одно: давай им землю, и всё тут! До Дубовки ихней немец не дойдет! А што, окромя Дубовки энтой, еще тыщу миллионов разных людей есть, того им никак не понять!
Кладет на стол ложку и хозяйка:
– Вот и нараспускали вы этих идеев ваших, а теперь кто с ними сладит? Ноне они у меня в хате мой разные бессовестные слова говорят, а завтря?
– А ты не дюже, чёрт он никогда так не страшен, как его малюют...
Давным-давно стемнело, начался и окончился дождь, пора домой. Поблагодарив хозяев, выходит он на порог, матрос накидывает себе на плечи какую-то одежину и идет его провожать.
– До парка я тебя предоставлю, а там давай полный ход, потому следят надзиратели за вашим братом.
Не успевает Семен сделать и десятка шагов, как слышит из соседней аллеи шум, возню и крики. Две темные фигуры склонились над лежащим на земле человеком в форме надзирателя. В тусклом свете фонаря с ужасом
– Иван Иванович! Когда кончится это ужасное побоище, захватите, пожалуйста, и мои калоши!
И, схватив фуражку, бежит к центру парка. Бившие надзерателя бросаются врассыпную, и один из них наталкивается на Семена - это Костя из шестого класса. И все в мгновение ока исчезают в темноте.
– Кар-р-раул!
– кричит Иван Иванович и, с трудом поднявшись, усаживается в грязь посередине аллеи. Подбежав к избитому, наклоняется над ним Семен и пытается помочь ему подняться на ноги. Смотрит тот на него, еще ничего не соображая, и вдруг, узнав его, кричит:
– И т-ты, С-семен?
Из кустов возвращается преподаватель истории.
– Н-неправильно! Следовало бы сказать, согласно свидетельству летописцев: «И ты, Брут?», но, как я это утверждаю, в данном случае было бы сие неуместно. Участия ваш Семен в побоище этом не принимал, но движимый чувством любви к ближнему, даже поверженному на землю надзирателю, поведением своим доказал...
Поддерживаемый Семеном, надзиратель с трудом поднимается с земли, смотрит на историка с перекошенным от боли лицом и шепчет свистящим голосом:
– А вы, чёрт бы вас побрал, хоть бы теперь забыли, что вы не на кафедре.
– Решительно протестую против неуместного тона, но, приняв во внимание...
Схватив Семена за руку, тянет его Иван Иванович в сторону.
– П-пойдем, пойдем от этого ч-чудака.
Пифагоров разводит руками:
– История неоднократно нас поучает: это ошеломленные неожиданным нападением народы...
Конца его фразы они не слышат, да и некогда ему: вспомнил он о своих калошах и ищет их теперь в грязи размокшей от дождя аллеи.
А в реальном училище, когда потребовали от Семена назвать имена нападавших, - на месте преступления найден был форменный поясной ремень и фуражка, - сказал он, что разглядеть их не успел. И поставили ему за поведение четверку. За пребывание в парке после восьми часов вечера. Идя домой совершенно разочарованным в людской правде, был он нагнан в парке одним из нападавших. Проходя мимо него, не останавливаясь, проронил тот на ходу:
– Что не выдал - спасибо. А что попался - дурак. Свои собаки дерутся - чужая не приставай!