Смерть в гриме

Дарк Олег

Димка захотел его поддержать только оттого, что посчитал, что один Евгений здесь по-настоящему пережил то, о чем говорит. Немного зная его историю, сочувствовал ему и любил его, как только мог любить кого-нибудь и кому-нибудь сочувствовать.

Говорить и прислушиваться для Вадима были занятия, в которых он был одинаковый профессионал. Он занимался ими профессионально. Ему нравилось выдерживать стиль беседы или человека. Не умея быть подолгу чьим-то союзником, он был союзником влиятельным. Внимательно

всегда с удовольствием наблюдал за часто смущающим влиянием, которое оказывает не только на оппонентов, но и на тех, на чьей стороне. Сегодня ему захотелось поддержать Евгения.

Она была единственная, кого я пригласил не ожидая от нее ничего, оттого только, что мне нравится, как она сидит у моих ног и поглядывает только она на меня снизу.

Может быть, я все это и устроил для нее.

Эти столпились тоже в дверях, высыпали все, а места не нашлось.

Заметив мой взгляд, наклонилась ко мне, а я ей сказала: "Ты где-нибудь еще видела в таком количестве знаменитостей, собранных в одном месте и дружески разговаривающих?"

Отшатнулась с презрением.

Я внимательно прислушивалась, как будто записывала. Как на магнитофон. Не знаю, что он задумал, хотела понять, зачем ему все это устраивать.

Собравшись в другом месте и по другому поводу, они все равно бы так же думали и чувствовали или говорили. Так думать и чувствовать, но говорить не совсем о том же, но всегда только что-то одно подразумевая, но что того или другого только и волновало, стало механической особенностью устройства каждого их них, придававшей их встречам интригующее посторонних однообразие, подобное тому, с каким вертят колесиками часы лишь для того, чтобы показать время.

— Меня читатели в основном знают не по тому, что пишу я, а что пишут обо мне.

— Как Вы, Евгений, справедливо заметили, ли

— Нет.

— Я же прекрасно понимаю, что со временем этот язык станет общим, только пока он кажется герметичным.

— Роман всегда есть признак общественной стабильности.

— Я тебе не верю.

— Как спросили меня давеча на радио.

— И что же ты ответил?

— Пошел на хуй.

— Нет.

— Но тогда же непонятно, отчего вы все так стремитесь к известности.

— А где она у нас?

— Они этого не переварят. Если только впоследствии.

— Прямо так и говорит, представляешь?

— Ничем не удивит, потому что там этого полно. То, что русская литература может принести в мировую культуру, — это какой-то необыкновенный опыт измененных состояний сознания, — говорил, нервно поворачиваясь к собеседникам, дон Кихот.

— Интересно, что в современном романе я совершенно не помню детей.

— Нет, ну есть, наверное.

— Я не помню.

— Только это и остается.

— "Очередь".

— Пошел

на хуй.

— Да, да. Да. Все равно, обнажаете вы бездны зла или призываете к добру

— Очень интересно, я готовил свою главу, сплошной диалог и через промежутки троекратно должно повторяться «Нет», но так, чтобы не имело никакого отношения к предыдущей реплике. У меня ничего не получилось.

— Почему?

Это несправедливо, — подумал Олег, — мы же знаем, которые писали замечательные малые вещи и никогда роман.

— для меня это только продолжения либеральных традиций русской литературы.

— Обычное противоречие между индивидуальной слабостью и общими эстетическими представлениями.

— Я думаю, что если бы сейчас кто-нибудь пришел и сказал, что русская литература принесет необыкновенный опыт стабильного сознания

— Мне все равно, мужчина или женщина, главное, чтобы был красивый (привлекательный).

— Просто он сейчас пишется по-другому.

— Нет.

— И что же ты предлагаешь?

— Оказалось, что не подберешь такой, к какой бы не могло относиться «нет». Пусть и противореча. Особенно если противореча.

— Да.

— "Я написал роман" — имеет значение сама эта фраза. Ты воспроизводишь жанровые черты, о которых у каждого есть представление: несколько сюжетных линий и чередование разговоров и действий. А потом все это заполняешь, чем не важно.

— Я тебе не верю.

Другая примечательная особенность моих воспоминаний о ней: я думал, что у нее полные губы, а когда опять ее видел, оказывались обыкновенные, тоненькие.

— Только и остается, что оплачивать рецензии о себе, если отвлечься от того, что один неудачный опыт этого уже был.

— А также уличных сцен. Все эти случайные обмены репликами, который час и проч., которые часто великолепны. Или группы прохожих. У кафе и на автобусных остановках, только и делающие произведение романом.

— Вы, вероятно, говорите о?.. — Он назвал фамилию Руслана.

— Да.

— По-человечески я его очень понимаю: самому наконец прочитать, дать другим и проч. Кроме того, не все же узнают, что это по заказу. Но хотелось бы, если бы это желание еще и сочеталось с хорошими текстами.

— Он неважно писал, неважно. Хотя его, конечно, жаль.

— Его смерть при таких обстоятельствах была его единственным истинно художественным произведением.

Сказал, как отрезал.

— Может быть, мы наконец обратимся к тому, зачем нас сюда, что нас сюда привело. Не знаю, кому это могло понадобится. Вряд ли кто-нибудь из нас добавит нового к тому, что известно. (Раздражаясь.)

Все замолчали. Если раньше они только поглядывали на меня, то теперь откровенно выжидающе уставились.