Смерть в гриме
Шрифт:
— Мне все это не слишком понятно, — равнодушно пробормотала Лариса.
— Все дело в том, что есть некоторый ограниченный набор литературных приемов, то есть их можно сосчитать, которые можно назвать маркированными. Они сейчас же ведут к первоисточнику, что снижает эстетическое значение текста.
— А Вы знаете, что у него было несколько вариантов финала, кроме того, который Вас так раздосадовал?
— Он меня не.
— Он мне их показывал.
А я и не знал.
— Я не знал, — сказал я.
Она сказала, что они часто их с ним обсуждали. Вот как!
— Да. Он даже хотел их вместе подряд поместить, но не успел.
— Интересно! — А как я мог еще откликнуться?
— Согласно им всем должен был прозвучать выстрел и появиться труп. Но в одном случае убийцей оказывался горбун. Улучив момент, пока полковник говорил
— И никто их не разоблачил?
— Конечно, кто?
— Ведь знали же, что полковник к ним едет.
— Нет, он никому не говорил, что он едет к ним. По другому варианту, который должен был следовать за этим, стрелял полковник, самый неинтересный. Из гордости, упрямства и обиды горбун отказался быть посредником между ним и его женой. Приходя все в большую ярость, полковник грозил, подскочив совсем вплотную, тыча пистолетом в лицо и косясь на девушку, она давно из двери с любопытством наблюдала за поединком, ради которой и устроил не вполне искреннее представление. Вероятно, он случайно нажимает, опустив пистолет, испуганно рассматривает далеко отброшенное силой выстрела, неловко свернувшееся на полу маленькое тело. Смотрит то на тело, то на девушку, с силой вдохнувшую с выстрелом горьковатый воздух. "Ты сделал это для меня!" — говорит она, прижимая к груди руки. — "Что же нам теперь делать?" — беспомощно спрашивает полковник. Она подходит к нему, и он прижимает губы к ее лицу. — "Не трогай ничего, я все сделаю, вытру, — отвечает девушка, имея в виду отпечатки пальцев. — Что еще ты тут трогал?.. Оставь, как лежит, мало ли кто, никто же не знает, что ты ехал к нам?" — "Нет." Обняв ее за плечо, а она склонила головку к нему на плечо, он уводит ее, осторожно прикрыв входную дверь. Говорят, после того, как их объединила тайна, у них никогда больше не было ссор.
В третьем, самом фантастическом, появляется — капитан Никифоров, с семьей которого они с Катюшкой делили Н-ское жилье до того, как перевели в Москву.
Никифорова он встретил здесь в свой первый же рабочий день, явившись для прохождения дальнейшей службы, как он шутливо отрапортовал, не переставая переживать только что бывшую встречу. С генералом они давно знакомы. Прислали, вероятно, зачем-то в командировку. И теперь был склонен полагать, что не к добру. "Встретить с утра капитана Никифорова означает" и т. д. Катя любила читать старые сонники, которые сейчас кругом продаются во множестве. С одним из них он и застал ее в роковой день ее ухода, причины которого понять так и не успел.
Но завидев издали в конце коридора, ни о чем таком не думал, хотя, вероятно, что-то и почувствовал, не умея объяснить, почему свернул за угол коридора, ожидая, пока капитан пройдет. Его преследовало неприятное ощущение, что Никифоров его видел.
Тучный, не слишком опрятный, то вялый и ленивый, то всем недовольный и брюзжащий, как будто в нем просыпались новые силы, он был единственным из прежних сослуживцев, с которым Илюшин не только не сошелся, но и относился к нему почти с ненавистью. И именно с ним-то их и поселили, как нарочно, как только в жизни иногда и бывает.
"Просто он не любит армию и тяготится ею, что, по-моему, совершенно естественно и не преступление. А для тебя это преступление," — объясняла ему Катя, выглядывая, освободила ли никифоровская
Нет, это не так, не отвечая, думал про себя Илюшин, тогда еще подполковник: просто он считает, что если не любишь армию или вообще какую-то работу, то зачем же ты на ней. А кроме того, где бы ты ни был, но надо же себя держать в соответствующем виде, ты же позор для армии, стыд и позор, неожиданно озлобляясь, обращался он к не слышащему его капитану Никифорову, и по мере этого обращения озлобляясь все больше. Так и проживешь всю жизнь в капитанах, хотя мой ровесник. Причины своей таинственной злобы, степень которой ничем разумным объяснить, казалось, было нельзя, он не успел открыть также.
Не дождавшись Катю к ужину и обнаружив, что ее белье исчезло, — ни записки, ничего, как так можно? — так что морги и больницы сами собой отпадали, обзвонил нескольких ее приятельниц, с которыми Катерина успела сойтись. Но ничего от них не добившись, — он им, конечно, нисколько не поверил, что не знают, где она, — обратился к помощи двух своих товарищей из соседнего отдела, знакомых ему еще по Академии, на которых, он знал, всегда может положиться. Вместе организовали следствие, во все время которого полковника преследовала мысль о позоре, чтo если о его личных неурядицах узнают все сослуживцы. Вот и сейчас в басах двух друзей барахтался и кувыркался смешок, он же слышит. Они его успокаивали, мол, у них все схвачено, и если еще в Москве и жива, то не уйдет, ни одна мышка не проскочит.
Подполковник вспомнил все те места, где она могла бывать, если цела: магазины и кафе, которые ей особенно нравились, скверы, о которых она ему рассказывала, что сидит там на скамейке, и адреса тех баб-подружек, которым подполковник уже позвонил, на тот случай, если соврали. Фотография пропавшей также поступила в распоряжение постовых и патрульных. Наконец с ежащимся все время, как от холода или при простуде, курсантиком поступило сведение о ее местопребывании. И вот он здесь, тупо смотрит сначала на Катерину, проявившуюся в двери и с любопытством присматривающуюся к поединку, а затем на Никифорова, показавшегося за ней.
Первая мысль — что все подстроено, и они втроем в сговоре, но заметил, что уродец тоже заозирался и некрасивое личико отразило удивление. Полковник посмотрел на лежащий перед ним пистолет, выстрела он не услышал, карлик ахнул и порхнул, как птичка, к выходу. Его попытались там схватить, но не поймали. Он юркнул под стол. Его вытащили. "Пристрели его поскорее, как вспомню, тошнит, — кричит девушка, по-детски трясясь и топая. — "Зачем стрелять, — отвечает Никифоров, — я его так." Его пальцы все теснее сжимаются на шее уже затихшего и распластанного карлика. — "Ты не трогал здесь ничего?" — "Нет, нет, у нас мало времени, оставь его, как лежит… Да кто на меня подумает." Уходят, обнявшись, она — склонив головку к нему на плечо. Осторожно прикрывают за собой дверь. Руслан слушает невнимательно, больше занятый рассказчицей, увлекшейся, разгоряченной и оттого кажущейся еще привлекательней.
Я знаю, зачем ей это нужно, она хотела отнять опять его у меня и оставить себе. Но только у нее ничего не получится. Очарует, обманет опять, наобещает чего-нибудь. Я ей не дам, ей не отдам его, думала я и повторяла "не дам, не дам", быстро одеваясь и выбегая из дома. Ловя машину, а они все проезжали мимо. Наконец остановив и договариваясь с шофером, нагнувшись к нему. Усаживаясь. Нетерпеливо глядя в окно на мимо. Показывая, где остановиться, и торопливо расплачиваясь. Поднимаясь по знакомым разбитым ступеням, (хватаясь за наклонившиеся) (хватаясь за качающиеся) перила. Просто сейчас войду и скажу, что про нее думаю. Я ему открою глаза. Нет. И меня никто не остановит. Я его молча уведу. Нет. Мне его надо переубедить сначала, что она его обманывает, а ничего этого на самом деле не было никогда. Я была готова к борьбе. Нет. Я ее упрошу, ведь осталось же в ней. Нет. Зачем он ей, у нее и так. Я его вызову в коридор и упрошу, тогда она не сможет на него влиять, поехать со мной. Нет. Обманет и замучает. Как когда-то того другого, чтобы себя утвердить. Она разобьет ему сердце, думала я, поднимаясь, признаюсь, с некоторым трепетом поднимаясь по знакомым разбитым ступеням, хватаясь за (какие-то) перила, с трепетом поднимаясь по и еще не зная, что буду