Смерть в Кесарии
Шрифт:
– Помолчи, – поморщился Розовски. – Дальше я знаю. Ты пришел к вилле, выстрелил в человека… Я хочу знать: кем был тот, кто заключил с тобой эту чертову сделку – там, в кафе на Рамбам? Ты знаешь его?
– Нет, я его больше не видел.
Розовски протянул Габи еще один листок, с карандашным наброском.
– Этот?
Габи переводил испуганный взгляд с рисунка на сосредоточенное лицо детектива.
– Этот? – Розовски повысил голос.
– Да, этот.
– Чей это портрет? – спросил Алекс, не отходя от двери. – Покажи, мне не видно… И откуда
– Портрет Шмуэля Бройдера, – ответил Натаниэль. – Мне его вчера нарисовал один знакомый художник с улицы Рамбам. По памяти. На, смотри, – он передал рисунок Маркину.
– Почему именно его?
– Я попросил нарисовать человека, с которым он однажды видел нашего Габи. За несколько дней до смерти Розенфельда… Ты помнишь – Баренбойм видел Шмулика в Кесарии, выходящим из дверей виллы Розенфельда? – спросил Розовски у Маркина. – Зеев решил, что они приятели. На самом-то деле, Розенфельда тогда вообще не было в Израиле. А Бройдер изображал его для нашего незадачливого сыщика. Чтобы при следующем разговоре – том самом, главном, Габи принял всю историю за чистую монету. И просчитались они, пожалуй, только в одном. Габи – не профессиональный убийца. Он не мог преодолеть чувства болезненного любопытства – взглянуть на дело рук своих. Верно? – спросил Розовски у Гольдберга.
– Да. Я вошел в кабинет… после выстрела… – Гольдберг запнулся, проглотил слюну. – Там… там лежал совсем другой человек… Не тот, с которым я встречался… Это было шоком, Розовски!
– Еще бы, – Натаниэль кивнул. – Мгновенно превратиться из чуть романтичного помощника рыцаря-мужа в убийцу неизвестного человека. И тогда ты решил инсценировать самоубийство?
Габи кивнул.
– Мне больше ничего не пришло в голову. В сейфе лежал револьвер. Точно такой же, как тот, который мне вручил Бройдер – в кафе. Я вышел в сад, выстрелил из него в землю, потом вернулся и положил под руку убитому. Хорошо, что это были револьверы – гильзы остались в барабане, не пришлось искать, как было бы в случае с пистолетом…
– Но ведь экспертиза могла бы определить, что стреляли из другого револьвера.
В голосе Гольдберга появилась легкая насмешка, когда он ответил:
– Экспертиза? Не ты ли учил меня не доверять экспертам, поскольку те слишком субъективны и самоуверены. Револьвер той же системы и того же калибра, пуля деформирована, стреляная гильза в барабане… Какая экспертиза, Натан? Любой эксперт будет загипнотизирован уликами.
– Ученичек… – Розовски криво усмехнулся. – Говоришь так, будто я должен гордиться твоими способностями. Но он прав, – Натаниэль повернулся к Маркину. – Единственным проколом оказалась левая рука. Наш друг не знал, что Розенфельд был левшой.
– Естественно. Я же видел его впервые в жизни…
– А второй револьвер?
– Унес с собой.
– Та-ак… – Розовски подошел к столику, помедлил немного, потом налил коньяку в пустую рюмку. Протянул рюмку Габи. Тот молча выпил.
– Тебя шантажировали? – спросил Натаниэль холодно.
Гольдберг кивнул.
– Рассказывай.
– Через
– После убийства, – прежним холодным тоном подсказал Натаниэль.
– Да. Она позвонила снова.
– Галина Соколова?
– Да. Она… – Габи замолчал. – Дай мне еще коньяку, – попросил он.
– Наливай сколько хочешь, – равнодушно разрешил Натаниэль. – Но, будь добр, продолжай рассказ. И, пожалуйста, без этих эмоциональных пауз. Они выглядят неестественно.
Гольдберг выпил одну за другой две рюмки коньяка.
– Хорошо, – ответил он. – Дальше. Она заявила, что теперь я должен получить деньги.
– Тридцать тысяч?
– Пятьдесят, – поправил Габи. Он даже позволил себе слегка улыбнуться, видимо, алкоголь оказал на него успокаивающее действие. – При условии, что я выполню еще одно поручение.
– Ах, вот оно что… – протянул Розовски. – Того же рода?
– Ну, можно сказать.
– Шмуэля, – догадался Розовски.
– Да. Дама сообщила, что Шмуэль передаст мне деньги ночью, в три часа, на выезде из города, на мосту. Правда, она не сказала, что это будет тот же человек, который выдавал себя за Розенфельда. Просто проинструктировала меня, как я должен сделать. Она добавила, что этот человек знает о моем участии, что он под подозрением у полиции и в случае ареста, все свалит на меня.
Натаниэль долго молчал, пристально глядя на оживившееся после коньяка лицо Габи. Оживление последнего тут же исчезло, он сделался еще мрачнее, чем в начале вечера.
– Н-ну хорошо, – наконец, сказал Розовски. – Что ты собираешься делать теперь?
– Не знаю, – пробормотал Габи еле слышно. Он как-то сразу обмяк. – Я хочу поскорее избавиться от… от этого кошмара… Забыть, – Гольдберг заговорил сбивчиво и торопливо, словно быстротой слов надеясь придать им убедительность. – Я… сначала я вообще хотел немедленно выбросить револьвер. Но потом подумал, что в этом случае они от меня не отстанут.
– А деньги? – спросил Натаниэль. – Деньги ты получил?
Габи молча кивнул. Розовски задумчиво сказал:
– Видишь, Алекс, как незаметна грань между желанием совершить добро и преступлением.
– Ну да, – горячо подхватил было Габи, не сразу почувствовав иронию в словах шефа. Но поймав ледяной взгляд Маркина, снова замолчал.
– И куда же ты дел револьвер?
– Все в соответствии с полученными инструкциями. Прийти на стоянку рядом с улицей Шаараим, найти там белый «ситроен» номер 37-451-200. Положить сверток с револьвером в незапертый багажник.
– Чья машина?
– Не знаю.
Розовски вытащил сигарету из красной пачки, закурил.
– Ну-с, так… – сказал он. – У меня больше нет желания тебя слушать. Все, что нужно было, я выслушал. Теперь нужно решить, что с тобой делать.
– Странный вопрос, – заметил Алекс. – Звони в полицию, и пусть он излагает свои мотивы в суде.
Гольдберг вздрогнул, но головы не поднял и не сказал ни слова. Розовски, задумчиво пуская дым, смотрел на его фигуру, скорчившуюся на краешке стула.