Смерть в осколках вазы мэбен
Шрифт:
— Вы не ошиблись, — ответил он, — я Александр Пак. Так что у вас ко мне за дело?
— Дело в том, — ответила я, — что художник Карчинский не может сам прилететь в Москву. Его выставка не состоится. Но он просил меня передать вам небольшую посылку.
— Посылку. — Пак снял очки и потер мясистую переносицу. — Что за посылка?
— Ваза мэбен, которую он посылает вам в подарок.
— Ваза мэбен? — повторил он за мной. — И где же она?
— Здесь. — Я слегка хлопнула по спортивной сумке, которая висела через плечо. — Сейчас достану.
Я расстегнула «молнию» и осторожно достала запакованный сверток.
— Вы видели эту вазу? — спросил Пак, выбираясь
— Конечно, нет, — мотнула я головой. — Карчинский сам запаковал ее и попросил передать. Зачем же мне ее разворачивать?
— Из любопытства, — ответил он, забирая у меня посылку. — Хорошо, что вы привезли вазу. Передайте Карчинскому вот этот сверток. Надеюсь, что вы тоже не станете разворачивать его из любопытства. Он хорошо упакован, и вы не сможете завернуть его так же. Больше у вас ко мне ничего нет?
— Нет. — Я покачала головой, убирая небольшой сверток в сумку.
— Тогда до свидания. У меня и так много дел.
Ну и ну! Такого грубияна только поискать. Что за неотесанный тип! Хоть бы спасибо сказал. И как только Карчинский мог с ним общаться? Хотя и сам художник с немалыми странностями. Хорошо, что поручение я уже выполнила и теперь с чистой совестью могу возвращаться домой.
Я покинула негостеприимный кабинет, миновала пустую приемную, прошла коридорчик и снова оказалась в галерее. Теперь я могла идти не спеша (торопиться-то все равно некуда) и любоваться удивительными панно. Одно мне понравилось больше других. Огромный цветущий луг, весь усыпанный разноцветными искорками, и несколько девушек, которые разбирали венки. И все это так удивительно живо. Красивые цветы, похожие на маленькие звездочки, и девушки, напоминающие цветы в своих просторных одеяниях. Это было единственное панно с изображением людей, на других поднимались суровые горы с белоснежными вершинами, пенилась вода водопадов, да туман слегка окугывал долины. Я еще немножко посмотрела и хотела уже идти дальше, как возле одного панно остановился мужчина. Он стоял и неторопливо рассматривал каждую деталь панно. Но вот он слегка обернулся, и я чуть не вскрикнула. Художник-авангардист Станислав Иванов собственной персоной находился сейчас в Центре корейской культуры.
Тысячи мыслей толклись у меня в голове. Я оказалась здесь случайно, потому что меня попросил об этом Карчинский. Но что делает здесь он? Какое-то очень странное совпадение. И мне оно весьма не понравилось. Я уже хотела незаметно уйти, как Иванов обернулся и увидел меня.
— Леда! — воскликнул он. — Вот так сюрприз! Стойте там, я сейчас к вам поднимусь.
Как бы не так! Я со всех ног бросилась по галерее, вспомнив, что мы с молодым азиатом поднимались сюда по лестнице. Ага, вот, кажется, и она. Я торопливо стала спускаться вниз и наткнулась прямо на Иванова.
— Вы чего-то испугались? — мягко спросил он. — Не нужно бояться. Теперь я рядом и помогу вам преодолеть любые страхи.
Одной рукой он прижимал меня к себе, а другой мягко гладил мои волосы, и не успела я опомниться, как он уже целовал меня. Художник-авангардист Станислав Иванов в Центре корейской культуры в Москве.
Глава 18
– Перестаньте! — Я отстранилась. — Что за глупости?
— Простите, — Иванов немного смутился. — Просто я очень обрадовался, когда увидел вас здесь. Для меня эта встреча оказалась полной неожиданностью.
— Для меня тоже, — призналась я, — но это совсем не повод, согласитесь, чтобы вот так набрасываться на меня.
— Простите, — повторил он. — Что
— Помогите мне выбраться отсюда, — попросила я, — а то я в три секунды заблужусь в этих пустых коридорах.
— Конечно, — он кивнул, — пойдемте.
И он повел меня по коридору, затем мы спустились по лестнице, миновали холл и снова спустились вниз.
— Здесь, в подвальчике, находится бар, — пояснил Иванов, — давайте немного посидим, отдохнем. Или вы торопитесь?
— Нет, — я посмотрела на часы. — Нет, пока не тороплюсь, а выпить чего-нибудь и в самом деле не помешает.
— Чудесно, — подхватил Иванов. — Это замечательно.
В баре, как во всем здании, было пусто.
— А вы сами-то что здесь делаете? — поинтересовалась я.
— Я приехал в Москву, — спокойно ответил Иванов, отпивая из бокала, — когда начались Дни корейской культуры. Дальний Восток интересует меня давно, и я всегда бываю здесь, если приезжают японцы, китайцы, вьетнамцы, корейцы. В общем, мне нравится, когда Дальний Восток становится чуточку ближе. Кто-то с ума сходит по Америке, подавай ему все западное, кто-то ищет экзотику на Ближнем Востоке, а меня вот интересует Дальний. А что в этом плохого?
— Вообще-то ничего, — призналась я. — Помню, как на выставке вы много интересного мне рассказывали. Дальний Восток, наверное, затягивает?
— Не то слово, — кивнул Станислав. — С каждым разом ты чувствуешь, что он открывает тебе все новые и новые тайны. Становится ближе и понятнее. А знаете, Леда, все люди, по большому счету, делятся на три категории. Одни органически не могут принимать чужую культуру, она кажется им непонятной и безобразной. Такие люди могут существовать только на своей почве, среди своего народа, пользуясь только своим языком. Все остальное для них по-настоящему чужое, и они его решительно отвергают. Другая категория — это те, кто воспринимает чужую культуру как данность. То есть своя культура близка и понятна, а из другой можно взять что-то полезное для себя. Но она все равно остается чужой, и относиться к ней можно только равнодушно. А вот третья категория — это те люди, что готовы принять чужую культуру, они не считают ее неприемлемой для себя, напротив, стараются как можно больше взять из нее, чтобы обогатить свой внутренний мир.
— Вы относитесь именно к третьей категории, — проговорила я. — Можно даже и не сомневаться.
— Вы тоже, — ответил художник, — хотя, возможно, сами еще этого не понимаете. А знаете, как можно легко распознать людей всех этих трех категорий? — Он сделал паузу.
— И как же? — поторопила я его. — Не тяните.
— Легко, — он улыбнулся. — Первые никогда не могут правильно произнести чужое имя или чужое название, обязательно исковеркают. Вторые могут и не ошибиться, но при этом будут смеяться, а вот третьи с легкостью произносят даже самые трудные имена и названия, и смеха у них это не вызывает.
— Ну и теорию вы разработали. — Я смеялась. — Конечно, за отсутствием чего-то лучшего сгодится и эта, но мне кажется, что вы слишком категоричны в своих выводах. Все может оказаться и совсем не так.
— Вероятно, вы правы, — он засмеялся вместе со мной, — но знаете, Леда, я ведь не на пустом месте построил свою теорию. Это результат многих лет наблюдения за людьми.
Давайте еще выпьем? — предложил он и, не дожидаясь моего согласия, отправился к стойке.
— Так вы, значит, еще и за людьми наблюдаете, — этими словами я встретила его, когда он вернулся, — и делаете это, наверное, исподтишка, чтобы они ничего не заметили. Вы, оказывается, вуаерист, мистер.