Смерть в прямом эфире
Шрифт:
Таков был план вице-премьера Валентина Николаевича Попова. Но он, как человек действительно умный, прекрасно понимал, что от теории до практики отнюдь не один шаг. Что до выборов времени еще немерено, отлично, но что в деле должно участвовать огромное количество людей, крайне опасно. Можно отбирать и тасовать, колеблющихся, не уверенных в себе отстранять от эфира, посылать их в загранкомандировки. Все можно, но лишь до того момента, пока президент не ведает, что творится в Королевстве Датском. Сегодняшний лидер слишком силен, энергичен и смел. Если он разберется в ситуации лично, то просто сменит действующих лиц, кого нельзя сменить, переманит,
Попов клял себя за авантюризм и был в восторге, что находится в самой гуще сегодняшней жизни.
Он отпустил секретаря, предупредил охрану, что скоро к нему придет человек, которого следует пропустить, для остальных он уже уехал.
Дверь в приемную была открыта, Попов вышел из кабинета, встретил Грека, вернулся с ним в кабинет и закрыл за собой дверь. Он не хотел, чтобы охранник знал фамилию позднего визитера.
— Добрый вечер, — сказал хозяин. — Сделаем по глотку мартини, прежде чем говорить о неприятном.
Попов был значительно умнее и проще в обхождении, чем его истеричный подчиненный. Он симпатизировал гэбэшнику, ценил его профессиональную опытность.
— Добрый вечер, Валентин Николаевич, — улыбнулся Грек. — Вы совершенно правы, хорошие новости приносят рано утром.
Хозяин открыл бар, сделал два мартини, сел не за стол, а в гостевое кресло напротив Грека, пригубил из бокала.
— Я весь внимание.
— Пришел к вам не за советом, Валентин Николаевич, а чтобы поставить в известность: у нас в одном звене произойдет перестановка сил.
И Грек коротко, опуская детали, рассказал о происшедшем.
Попов не перебивал, слушал внимательно, затем выдержал паузу и проговорил:
— С этим мальчиком Голубом неловко получилось.
— А кто спорит? — Грек сжал в кулак нижнюю челюсть. — Извините за пошлое сравнение, но, когда зуб погиб, его удаляют. Такой операции никто не радуется: ни пациент, ни врач. Мальчик узнал лишнее. Кроме того, я уважаю талантливых людей, но, к сожалению, им приходится время от времени напоминать, кто истинный хозяин в лавке. Худрук театра иногда расстается с очень талантливыми актерами. Мера воспитательная, жесткая, порой болезненная, однако необходимая. С Голубом ошибки не было, к тому же я получил возможность проверить, имею ли я в своем распоряжении пистолет. Значит, я от вас ухожу, в скором времени вернусь. А этого вертихвоста, который якобы мной командовал, нельзя сослать в какую-нибудь жаркую страну на почетный пост? Дорогой Валентин Николаевич, к вам лично не должно существовать никаких подходов.
— А вы, Владимир Леопольдович? — спросил Попов.
— Я не подход, а выход, — ответил без улыбки Грек. — И не потому, что я идейный и меня нельзя купить, а оттого, что меня никто не захочет купить.
— С этим мальчишкой я виноват, — нехотя признался Попов. — В свое время он служил у первого вице-премьера. Когда тот парнишку прогнал, я его подобрал, решил, пригодится. Я полагал, он слишком труслив, чтобы переметнуться обратно. Но он настолько труслив, что, кажется, готов на все.
— Ах, так? —
Они попрощались. Попов проводил Грека в коридор, сказал охраннику, что они через десять минут уезжают, а сам все не мог забыть безразличное лицо гэбэшника. Все смотрел в его непроницаемые глаза и думал: когда-то, совсем недавно, таких людей было не десять, не двадцать: тысячи. Вот это было государство! Монолит!
Дела в группе снова застопорились, все оперативники ходили злые и молчаливые, один Станислав держался, даже изрек весело:
— Как вы, парни, узнаете, что солнце выглянуло?
— Тучи разошлись! — влет угадал Котов. С утра он ездил к Дине Павловой на квартиру, но его не пустили на порог.
— Больна. Под капельницей лежит, — сказал молодой человек в белом халате. — Приходите завтра, — и захлопнул дверь.
Гриша возлагал на разговор с Диной очень большие надежды. Опера интересовало не что было в записке для Авилова, а кто конвертик бывшей красавице передал. Григорий сочинил душещипательную легенду, серьезно подготовился, а тут, можно сказать, "мордой о порог".
Гуров все еще надеялся, что Пашка Кулагин очухается, совесть возьмет свое и контрразведчик объявится. Но совесть у того напрочь заснула.
Валентин Нестеренко без всякой цели приехал к дому Юрия Авилова, прошел двором насквозь и в тоске уставился на сверкающие витрины магазинов. Между тем удача крутилась в нескольких шагах от оперативника. Звали удачу Витькой, у него был рыжий чуб и несметное количество веснушек на курносом лице. Он прогулял школу, имел в кармане пистолет, а похвастаться было совершенно некому.
Из двора вышла Матвеевна. Она была сущей ведьмой, терроризировала жильцов дома и местное отделение милиции. Она являлась в участок по любому поводу и без всякого повода.
"Соседский бандит шарахнул камнем в витрину и не разбил. А вы желаете, чтобы я приходила, когда уже пожар кончился?" — заявляла Матвеевна, оттолкнув дежурного и усаживаясь за стол писать генеральному прокурору.
Матвеевну боялись все. Одевалась она экстравагантно. Неизвестно где добытый адидасовский костюм отлично сидел на ее невысокой сухонькой фигуре, на ногах фирменные кроссовки, на голове косыночка в клеточку, подвязанная под острым выступающим подбородком. Если бы не американская экипировка, так сущая Баба Яга.
Она остановилась в подворотне, зорко оглядела "владения", ничего не приметила, однако бодро зашагала назад во двор, твердо зная, что непорядок сыщется, и вскоре увидела неплотно закрытый канализационный люк. Щелочка была микроскопическая, но если люк сдвинуть, то вырисовывалось уголовное дело. Матвеевна нагнулась и венозным пальчиком ухватилась за край, поднатужилась, однако крышка была чугунной и не поддавалась. Ничего, осилим, нужно лом или железный прут раздобыть, решила Матвеевна и отправилась в подсобку своего главного врага — дворника Деревянко. Он был иноземцем, пьяницей и разгильдяем, последнее слово она слышала в участке, оно Матвеевне шибко нравилось. Она считала, что "разгильдяй" — это уголовник, которого еще не посадили.