Смертельная лазурь
Шрифт:
— Корнелис, вы витаете в облаках. Что-то не дает вам покоя. Если вы и дальше будете невнимательны, толку от моих объяснений будет мало!
Я удостоился внушения из уст Роберта Корса во второй половине того же дня. Несмотря на все разжевывания, я и с десятой попытки не смог вовремя избавиться от его захвата.
— Простите великодушно, мастер Корс, но сегодня, боюсь, вы правы, у меня голова занята совершенно другим.
— Уж не Осселем ли Юкеном?
— В том числе им. Вообще-то всем сразу. В последнее время произошло множество непонятных вещей.
Корс направился в угол зала для тренировок, налил себе кружку воды из стоявшего там бочонка и жадными глотками стал пить.
— Так вот, Корнелис, как только что-нибудь стоящее надумаете, непременно посвятите меня. Мое обещание по мере возможности помочь вам остается в силе.
Поблагодарив его, я тоже решил отведать свежей водички, после чего оделся и вышел на улицу. Светило не яркое, но ласковое сентябрьское солнце. Сидевший за столиком у харчевни старик приветливо махнул мне. Я узнал своего недавнего знакомого Хенка Роверса. Мы с ним пару раз встречались в последние дни. Похоже, он питал ко мне расположение и всегда был рад поболтать о том о сем. Присев к нему, я заказал нам по кружке весперского пива.
— Суженый только что препроводил свою рыжеволосую избранницу домой, — объявил старый моряк после первого глотка.
— Кого вы имеете в виду? — прикинулся непонимающим я.
— Вы разве не помните о нашем с вами разговоре про красавицу дочку купца ван Рибека?
— Помню, помню.
— Только что проехал роскошный экипаж с фамильным гербом де Гаалей. В нем сидели молодой де Гааль вместе с Луизой ван Рибек. Довезя невесту до дому, он высадил ее и, попрощавшись, тут же укатил. В субботу в доме де Гааль большое торжество — старик де Гааль официально объявит о помолвке своего сына с дочерью ван Рибека.
Я поднял кружку за здоровье моего собеседника.
— Как я вижу, вы неплохо осведомлены о жизни высшего света, — не удержался я от комплимента.
— Тоже мне высший свет! Чванятся от того, что деньги некуда девать, только и всего. А если уж говорить о том, как детей на свет производить, то, уверяю вас, молодой человек, эта Луиза точно так же будет елозить под ним, как те портовые шлюхи, да и Константин де Гааль тоже перед этим должен штанишки снять, как все остальные смертные.
— Вряд ли могу с этим поспорить, Хенк, но штанишки-то его не на одну сотню гульденов потянут, небось самые модные, не иначе как французские!
Роверс залился своим блеющим смехом, я же тем временем уставился на вход в дом ван Рибека. Я не забыл, как Луиза отчитала меня, не соизволив даже впустить в дом. В конце концов, а чем я ей был обязан? Лишь тем, что пообещал ван дер Мейлену не любопытствовать особо по поводу натурщиц? Но сейчас мне оставалось уповать исключительно на любопытство, ибо без него мне ни за что не разузнать того, что хотел.
Достав из кармана куртки записную книжечку и карандаш, я вырвал листок и написал на нем следующее:
Мои искренние поздравления по случаю предстоящей помолвки!
Вероятно, некий господин, до недавних пор не знавший Вашего имени, все же вправе рассчитывать на то, что Вы просветите его по части некоторых событий. Если Ваш ответ положительный, прошу о встрече
К.З.
Башней Чаек называли старую сторожевую башню на Принсенграхт, расположенную в пределах видимости из окон особняка ван Рибека. Эта городская достопримечательность лежала на полпути от дома купца до церкви Ноордеркерк. Над башней постоянно кружили чайки, именно им она и была обязана названием.
Еще раз пробежав глазами текст послания, я спросил себя: а не переборщил ли я, взяв подобный тон? Ведь упоминание о помолвке вполне могло быть расценено как скрытая угроза. С другой стороны, как еще я мог склонить строптивую особу встретиться со мной? Решив ничего не менять в тексте, я вырвал листок из записной книжки, сложил его вчетверо и подал своему собеседнику.
— Старина Хенк, сделайте одолжение, передайте это Луизе ван Рибек. Причем вы непременно должны передать ей записку лично в руки. И ни в коем случае не говорить, от кого она. Просто скажите, что вас послал человек, вам неизвестный.
Физиономия моего знакомца удлинилась почти до неузнаваемости.
— Ай да Корнелис! Неужели всерьез надумали волочиться за этой красоткой! Или насмехаетесь над старичком Хенком Роверсом?
— Клянусь всеми кораблями под голландским флагом в нашем порту и на всех морях и океанах, что все это серьезнее некуда!
Выражение искреннего изумления на обветренном лице вмиг сменилась понимающей ухмылкой, а еще мгновение спустя Хенк Роверс улыбался во все свои тридцать два прокуренных зуба.
— До сих пор я считал вас канцелярской крысой, Зюйтхоф, человеком, который только и знает, что в кабак забежать, а оттуда непременно со всех ног домой. Но вижу, что ошибся. Задуманное вами, откровенно говоря, убило меня наповал. Эк куда хватили — увести из-под носа красавицу невесту, и у кого? У богатейшего из женихов Амстердама! Это вам не фунт изюму, клянусь Нептуном! Только все одно — не совладать вам с ним!
Ничего, пусть разоряется на здоровье, подумал я. В конце концов, пусть уж лучше верует в то, что я вознамерился крутить шуры-муры с этой рыжеволосой Луизой ван Рибек. И с наигранной наивностью спросил:
— А что в этом такого?
— И он еще спрашивает? Да вы в сравнении с этим Константином де Гаалем сущий вертопрах без гроша в кармане! Голь перекатная!
В ответ на это я загадочно улыбнулся:
— А может, я могу ей дать нечто такое, чего даже этот денежный мешок дать не в состоянии.
— Ого-го! Нет уж, от скромности вы точно не умрете, дорогой мой Зюйтхоф. Ну, Корнелис, в конце концов, вы парень что надо. А для канцелярской крысы, за которую я вас поначалу принял, вы очень даже здоровенный. Лицо гладкое, молодое, без оспин, без морщин этих проклятых, волосы густые, и ни одного седого в них не обнаружишь, сколько ни ерошь. Словом, загляденье, а не жених. Если уж на такую разруху, как я, и то бабы кидаются, то вам уж сам Бог велел попытать счастья у нее. Но этот Константин де Гааль, хоть и годков ему поболе, да и не такой он видный, все ж побогаче вас будет. Поэтому Луиза подумает, подумает, да спросит себя: а какой прок менять первого в городе богача, хоть имя ему — урод, на молодого парнягу, хоть и видного, но у которого в кармане пусто?