Смертельные ловушки: Выживание американской бронетанковой дивизии во Второй мировой войне
Шрифт:
Ведущий поясок в каморе первой же осмотренной нами пушки был изъеден коррозией, поля нарезки сорваны кусками на протяжении 45 сантиметров. Было очевидно, что ее ствол подлежит замене.
Дортман не мог поверить своим глазам. Он попросил показать ему журнал стрельб. При каждом орудии числился журнал, куда расчет записывал число сделанных за день выстрелов и мощность пороховых зарядов. Даже после особенно мощного артналета по остаткам вполне можно был определить, сколько было сделано выстрелов. Хороший старшина орудийного расчета вносил данные в журнал
Орудия калибра 105 мм использовали выстрелы раздельного заряжания. Это значило, что латунная гильза и снаряд поставлялись отдельно. Метательный заряд включал в себя 7 отдельных картузов, каждый из которых являл собой мешочек бездымного пороха. В зависимости от расстояния до цели расчет мог использовать от семи до одного картуза, просто вытаскивая ненужные мешочки из гильзы. Поскольку данные об этом ежедневно заносились в журнал стрельб, можно было без труда рассчитать число сделанных «условных выстрелов», по семь пороховых зарядов каждый.
— Эти орудия, — заявил Дортман, изучив журнал, — рассчитаны на 7500 условных выстрелов, и до этого числа им еще далеко. Какого черта вы делаете со стволами?
— Лейтенант, — отозвался старшина расчета, — вы же знаете, что этот норматив, 7500 условных, составлялся из расчета четыре выстрела в минуту. А мы, когда припрет, делаем в минуту не меньше десяти!
Дортман вначале не поверил, что орудие может стрелять в таком темпе, но несколько проведенных при нем артналетов по запросам 104-й пехотной дивизии вполне его убедили. Стволы остальных орудий находились в столь же, если не более, плачевном состоянии. Дортман пообещал капитану Сембере, что порекомендует армейскому руководству немедленно заменить все орудийные стволы.
Уже при отъезде Дортман, немного расслабившись, с улыбкой заметил мне:
— Знаешь, Купер, я не забыл, как вы с Барнеттом втирали мне очки про белых крыс!
Я немного перевел дух и признался, что на протяжении всей инспекции сидел как на иголках и надеялся, что мне не припомнят старые грехи. Но когда Дортман уже отъезжал в штаб 1-й армии, я, не удержавшись, оставил последнее слово за собой:
— А знаешь, если бы мы загнали в наши гаубицы по паре белых крыс, они бы, наверное, выползли наружу полосатые, точно тигры!
Выезжая из штаба VII корпуса в Эупен, я заметил поблизости от своего джипа двоих мальчишек. Одна из величайших трагедий войны — судьба детей. Эупен лежал на границе и за последние 30 лет четырежды переходил из рук в руки. Здешние дети уже начинали путаться, на чьей они стороне. Мне показалось, что старшему мальчишке лет восемь, а младшему — четыре, и я решил, что они братья. Обычно здешняя детвора болтала и по-французски, и по-немецки, да и на английском знала пару слов. Я понял, что меня решили растрясти.
— Avec vous du chocolat?(У вас не найдется шоколада?) — спросил старший.
Младший выпалил что-то про Schokolade(то
— А вы бельгийцы или немцы? — спросил я.
— Мой Belgique, — торопливо ответил старший.
— Мой Deutsch, — упрямо повторял младший, — мой Deutsch!
— Non, non, он mon fr`ere, он Belgique, как мой! — поспешно перебил его брат.
Малыш только мотал головой и несгибаемо твердил, что он немец. Меня уже пробирал смех, и я не мог продолжать игру. Рэйфорд тем временем добыл пару шоколадных батончиков, и мы разделили их между мальчишками поровну. Когда мы сели в джип и уже отъезжали, я заметил, как старший толкнул братишку локтем. Оба помахали нам и крикнули вслед: « Vive l’Am'erique!»
В войну дети взрослеют быстро…
Слабости наших «Шерманов» становились все более очевидны для непрерывно редеющих экипажей. Танкисты всеми возможными силами пытались укрепить лобовую броню. На ней хранили запасные траки и катки, но этого было явно недостаточно. Часть экипажей навешивала на броню мешки с песком, другие использовали для этого бревна и мешки с песком, увязанные проволочной сеткой. На брошенном цементном заводе в Штолберге танкисты продолжали заливать броню бетоном.
Хотя особой пользы от этих мер не было, я уверен, что на боевой дух экипажей они действовали самым благотворным образом. Защитить от снарядов мог разве что бетон, но польза уравновешивалась в этом случае повышенной нагрузкой на передние катки, здорово снижавшей скорость танка. Но танкисты полагали, что дополнительная защита этого стоит, — словно утопающие, они цеплялись за каждую соломинку в отчаянных попытках выжить.
Прибывают первые танки новой модели М26
В первую неделю февраля майор Аррингтон вызвал нас, троих офицеров связи, чтобы сообщить приятную новость: в ближайшие дни мы должны были получить первую партию тяжелых танков М26 «Першинг», кадры съемок которых нам показывали в сорок четвертом на полигоне в Тидворт-Даунс. Хотя сведения о новом танке были ограничены, майор пересказал нам все, что знал сам, и потребовал проинструктировать танковые части.
Нам очень не хотелось совершить ту же ошибку, какую мы уже допустили в отношении «Шерманов». Перед высадкой в Нормандии мы простодушно уверяли танкистов, что «Шерман» — танк намного лучший, чем это потом оказалось на самом деле, в реальных боях. Отчасти это делалось из-за ошибочной информации, которой нас потчевали, отчасти — из-за нашего сугубого невежества.