Смертельные тайны
Шрифт:
Кости выглядели такими же, какими я их помнила, их только очистили от грязи и мусора. Я осмотрела ребра и таз, отметив состояние швов на каждой кости и черепе, обследовала зубы.
Оценки пола и возраста остались прежними: женщина не старше двадцати лет.
Верным оказалось и мое предположение о монголоидном происхождении. Чтобы подтвердить визуальные наблюдения, я подвергла данные измерений черепа и лица компьютерному анализу.
Поиски следов предсмертных травм ничего не дали. Не заметила я и особенностей скелета,
Я почти закончила записывать длину костей для расчета роста, когда в соседней комнате зазвонил телефон. Ассистент ответил на звонок и, вернувшись, сообщил, что время вышло.
Отойдя от стола, я опустила маску и стянула перчатки. Не проблема. Я уже получила, что хотела.
На улице сквозь поднимающиеся над горизонтом облака, похожие на сахарную вату, пробивались солнечные лучи. В воздухе пахло дымом от горящего мусора. Легкий ветерок гнал по тротуару обертки и газеты.
Я глубоко вздохнула и уставилась на кладбище рядом. Надгробия, дешевые вазы и банки из-под варенья с пластиковыми цветами отбрасывали тени. На деревянном ящике сидела старуха с вуалью на голове и в черных одеждах на иссохшем теле. С ее костлявых пальцев свисали четки.
Мне, наверное, следовало радоваться. Я одержала победу над Диасом, пусть и неполную. Мои первоначальные предположения оказались верными. Но я не ощущала ничего, кроме грусти.
И страха.
Между тем днем, когда последний раз видели в живых Клаудию де ла Альду, и днем, когда пропала Патрисия Эдуардо, прошло три месяца. Чуть больше двух месяцев прошло между исчезновениями Патрисии Эдуардо и Люси Херарди. Шанталь Спектер пропала через десять дней после Люси Херарди.
Если виной всему был один и тот же маньяк, интервалы укорачивались.
Его кровожадность росла.
Достав мобильник, я набрала номер Галиано, но не успела нажать кнопку вызова – телефон ожил в руке. Звонил Матео Рейес.
Молли Каррауэй пришла в себя.
13
Едва рассвело. Мы с Матео мчались в Сололу по асфальтированному шоссе, напоминавшему русские горки. На подъемах в глаза били розовые лучи восходящего солнца, на спусках мы проваливались в туман. В воздухе чувствовалась прохлада, горизонт окутывала утренняя дымка. Матео, крепко сжимая руль, до упора вдавил педаль газа, и лицо его казалось каменным.
Я ехала на переднем сиденье, выставив локоть в окно, словно водитель грузовика в Таксоне. Ветер бил в лицо, развевая волосы. Я рассеянно отбросила их назад, полностью сосредоточившись на мыслях о Молли и Карлосе.
С Карлосом я встречалась всего пару раз, Молли знала уже десять лет. Примерно моего возраста, она поздно пришла в антропологию. Школьную учительницу биологии утомили дежурства по столовой и патрулирование туалетов, и в тридцать один год Молли решила
Как и меня, Молли привлекали к работе медицинского эксперта полицейские и коронеры, не понимавшие разницы между физической и судебной антропологией. Как и я, она посвящала часть своего времени расследованию нарушений прав человека.
Но, в отличие от меня, Молли никогда не оставляла своей работы с древними мертвецами. Занималась иногда судебной экспертизой, но археология оставалась ее главным делом. Ей еще предстояло пройти сертификацию в Американской коллегии судебных антропологов.
Ты пройдешь ее, Молли. Пройдешь.
Мы с Матео ехали молча многие мили. Когда выехали из столицы, дорога стала свободнее, но по мере приближения к Сололе машин становилось все больше. Мы мчались мимо зеленых долин, желтых пастбищ с худыми коричневыми коровами, деревень, где по обочинам толпились торговцы, выкладывая утренний товар.
Матео заговорил лишь через полтора часа:
– Доктор сказал, что она волнуется.
– Открой глаза после двухнедельного провала в жизни – тоже будешь переживать.
Пролетели поворот. Пара машин пронеслась навстречу, обдав нас через открытые окна потоком воздуха.
– Возможно, дело в этом.
– Возможно? – Я посмотрела на него.
– Не знаю. Мне в голосе доктора послышалось что-то странное.
Он вдавил педаль газа, обгоняя медленно движущийся грузовик.
– Что?
Мужчина пожал плечами:
– Просто показалось, по его тону.
– Что он еще тебе сказал?
– Не так уж много.
– Ущерб здоровью останется?
– Он не знает. Или не хочет говорить.
– Кто-нибудь приехал к ней из Миннесоты?
– Отец. Она не замужем?
– Разведена. Дети – старшеклассники.
Оставшуюся часть пути Матео молчал. Ветер развевал его джинсовую рубашку, в темных очках мелькали отражения желтых полос.
Больница в Сололе представляла собой шестиэтажный лабиринт из красного кирпича и грязного стекла. Рейес припарковался на маленькой автостоянке, и мы направились к главному входу по обсаженной деревьями дорожке. Во дворе перед зданием нас приветствовал цементный Иисус с вытянутыми руками.
Вестибюль был заполнен людьми, которые бродили, молились, пили содовую, дремали или ерзали на деревянных скамейках – некоторые в домашней одежде, другие в костюмах или джинсах. Большинство были в одежде солольских майя – закутанные в полосатую ткань женщины с туго запеленатыми младенцами на животах или спинах, мужчины в шерстяных передниках, ковбойских шляпах и красочно расшитых штанах и рубахах. То и дело сквозь разномастное сборище пробирался кто-то из работников больницы в накрахмаленном белом халате.