Смертельный розыгрыш. Конец главы
Шрифт:
СМОТРИ ЗА СВОЕЙ ШЛЮХОЙ СТАРЬЕВЩИК
УЖ БОЛЬНО ОНА СЛАБА НА ПЕРЕДОК
— Мой отец нажил состояние на скупке товарных излишков у правительства,— вдруг сказал Пейстон.
Я был чрезвычайно смущен — тем более что он, видимо, хотел бы знать мое мнение, голову мне сверлила одна-единственная мысль: «Правда ли то, что написано?» Наконец я взял себя в руки.
— Видела ли это… миссис Пейстон?
— Нет, разумеется.
Снова молчание.
— Может,
— Не знаю. Никогда не вижу ее по утрам.— В его голосе сквозило раздражение. Он стал не спеша наводить порядок на столе, руки его ничуть не дрожали.— Ну что, поможет вам это письмо?
— Поможет? В чем?
— Установить личность писаки.
— Пока трудно сказать. Но все три письма свидетельствуют, что это человек образованный.
— Почему вы так полагаете?
— Их лексика не похожа на, скажем, крестьянскую. А ваше письмо, при всей его непристойности, не лишено даже остроумия.
— Остроумия?— Голос Пейстона обрушился с тяжестью молота.— Вы находите в этой грязной писанине остроумие?— Его глаза метали гневные искры, как будто это я был анонимным автором.
— Я хочу сказать, что в нем чувствуется определенная живость ума. Богатая выдумка.
— Выдумка? Ну, чего-чего, а этого там пруд пруди. Намекать, что моя жена…— Он говорил захлебываясь, и я только сейчас осознал, какая ярость клокотала в нем все это время, и еще я подумал, что, будь он полностью уверен в жене, вряд ли он позволил бы себе взорваться.
— У меня есть еще одна причина предполагать, что анонимщик человек образованный.— Я рассказал о надписи, которую Дженни обнаружила на стене моего кабинета. Роналд Пейстон нетерпеливо махнул рукой, словно упрекая меня в многоречивости, а это и вправду мой недостаток.
— Что же вы советуете предпринять?— резко спросил он тоном начальника, обращающегося к подчиненному.
— Очевидно, следует заявить в полицию. Не знаю только, насколько местные полицейские…
— Бесполезно. Состаршим констеблем яужезнаком. Общаюсь с ним по другому поводу.— Пейстон что-то черкнул в своем блокноте, инкрустированном слоновой костью.— Что вы еще можете посоветовать?
— Надо попытаться собрать остальные письма, пока их еще не уничтожили. Элвин Карт обещал обзвонить всех знакомых…
— Элвин?— переспросил Пейстон, широко открыв свои карие глаза.— Ну что ж, как раз подходящая работенка для него. Этот старый болван обожает совать нос куда не надо. Не знаю, разумно ли вы поступили?…
— Почему?
— Между нами, я почти убежден: именно Элвин устроил тот розыгрыш.
— Об этом-то вы и вели речь со старшим констеблем?
— Да. Он отвергает мои предположения. Все эти местные заодно, вы знаете.
Особой симпатии к Роналду Пейстону я не испытывал, но унижение, которое ему пришлось претерпеть, вызвало у меня некоторое сочувствие.
— Это была глупейшая затея, кто бы ее ни придумал,— сказал я.— Однако с анонимками дело куда серьезнее. Я сильно сомневаюсь, что их автор и тот, кто устроил розыгрыш,—
— Поясните.
— Розыгрыш был шуткой — очень для вас, согласен, неприятной, но все же ребяческой шуткой. А вот эти письма — дело отнюдь не шуточное: они дышат злобой, их цель — причинить людям зло, а не просто публично посмеяться над ними.
— Может, вы и правы, хотя я не нахожу тут существенного различия. Если не Элвин, то кто же? Высокообразованных соседей у нас тут можно по пальцам перечесть, а согласно вашей теории…— Пейстон вонзил в меня острый взгляд.— Что у вас на уме, Уотерсон?
Его проницательность, будь она неладна, смутила меня. От необходимости отвечать меня избавило появление Веры Пейстон -она вплыла в комнату, как ярко расцвеченное облачко.
— Что-то ты сегодня с утра на ногах, дорогая,— сказал ей муж, прикрывая анонимное письмо листком промокательной бумаги.— Что-нибудь случилось?
— Я вспомнила, что записала в свою тетрадь любопытную мысль. Я нашла ее и…
— И что это за любопытная мысль?— весело спросил Роналд.— Дорогая, у нас мистер Уотерсон.
— Доброе утро, Джон… Конечно, о розыгрышах.
— В такую рань Вера у нас неуправляема.— Роналд говорил с явной гордостью, словно показывал мне чудо-ребенка. До сих пор я не замечал у него таких проявлений нежности.
Вера озарила меня сияющей улыбкой.
— Мы, индийцы, неутомимые искатели мудрости, Джон. Еще со школьной скамьи я держу толстую тетрадь, куда записываю поразившие меня мысли. Кстати, почему вы, англичане, называете ее общей, хотя записываете в нее отнюдь не общие места, а мысли великих людей.
— У нас, англичан, тоже есть привычка к самооценке.
— При чем тут самооценка? Я оцениваю мысли поэтов и философов. Конечно, вы делаете то же самое? Ведь вы все — филистеры.
— Вера!
— Джон знает, что я его поддразниваю. Он настоящий ученый. В Индии я сидела бы у его ног.
— Слава Богу, мы не в Индии. Боюсь, ты поставила бы его в нелепое положение. Так что же это за мысль?
Звякнув браслетами, Вера открыла толстую тетрадь в яркой цветной обложке на странице, где у нее лежала закладка, и прочитала:
— «Любитель розыгрышей презирает свои жертвы и в то же время им завидует, ибо ощущает реальность их желаний, пусть даже это желания детские и необдуманные, ведь у него самого нет желаний, которые он мог бы назвать своими собственными». Это Оден [18] ,— добавила она.— Теперь-то ты, надеюсь, понял?
— Что понял?
— Ну, Роналд, что нужно найти человека, у которого нет своих собственных желаний.
— Такое определение можно отнести и к тебе, Вера.— Он произнес это как бы шутя, но меня потрясла его реплика.
18
Уинстен Хью Оден (1907-1972) — английский поэт.