Смертельный удар (сборник)
Шрифт:
– Вы можете отказаться от своих намерений? – наконец спросил он. – Мы можем вам кое-что предложить.
– Только не деньги, – ответила я. И не новую машину, хотя «шеви» издавал ужасный шум. – Расскажите мне все об «Алма» и Роз. И о том, почему вы все так стараетесь убедить меня, что у вас все в порядке, а я не ведаю, что творю.
Последовала еще одна долгая пауза.
– Можем и это вам обещать. Только не обращайтесь в газеты, пока мы еще раз не поговорим, – медленно произнес Макдональд.
Я стиснула
– Даю вам один день, Ральф. После этого все переговоры отменяются.
– Я еще больше, чем вы, не люблю, когда мне угрожают, имейте это в виду. – Он издал что-то похожее на смешок. – Я не собираюсь к вам подлаживаться. Придется подождать, пока у меня будет что сказать. А если вы собираетесь идти в «Стар» или в «Трибюн» со своим благородным негодованием, то имейте в виду, что оба издателя – мои друзья. В этом городе еще найдутся люди, способные поставить вас на место.
– Ах, вот как! Вы, значит, и есть тот самый человек, который может обуздать дикую кобылу? А может быть, это вам пора понять, что еще не весь мир у вас в кармане?
Я грохнула трубку с такой силой, что заныла ладонь.
Глава 35
ДОЧЕРИ В ТРАУРЕ
Звонок Макдональда оказал мне, по крайней мере, одну услугу – он разозлил меня и как бы зарядил энергией, добавил адреналина в кровь.
Я выехала в половине девятого. От почти черного сентябрьского неба делалось как-то зябко. Надо было, конечно, захватить жакет, но в раздражении я об этом не подумала. И пушку не захватила. Ну да ладно. Вряд ли Винни устроит на меня засаду именно сегодня вечером.
Без четверти девять я была уже у похоронного бюро. Небольшое каменное строение и скромная вывеска, извещающая о том, что это часовня. На площадке перед зданием несколько машин. Я припарковала свою там же и побежала ко входу – возможно, доступ к телу прекращается в девять.
Двери открылись и закрылись почти бесшумно. Небольшой вестибюль с вешалками для пальто и зонтиков, за ним большой холл, пол устлан сиренью. На стенах, обшитых деревянными панелями, несколько гравюр религиозного содержания, призванных создать атмосферу викторианской скорби. Я поймала себя на том, что иду на цыпочках, хотя на этом ковре из цветов шаги и так были не слышны. Меня никто не встретил – по-видимому, не слышали, как я вошла.
На стеклянной двери висела табличка; на ней было написано, что прощание с телом Риты Доннели в часовне С. Справа от холла был целый ряд помещений. Я пошла туда, где виднелся свет. Там, у двери, на складских стульях сидели несколько женщин и тихо разговаривали. У дальней стены стоял открытый гроб.
Женщины мельком взглянули на меня и вернулись к прерванному разговору. Я узнала дочерей миссис Доннели по фотографии, которую взяла у Селигмана. Только не знала, которая из них Шеннон, а которая Стар.
Из
– Вы к Доннели, мисс?
Я кивнула, и он провел меня к гробу. Риту Доннели обрядили в белое платье с очень изящным рисунком – в голубых и зеленых тонах. И загримирована она была так же тщательно, как тогда, когда мы с ней разговаривали. Мне всегда казалось, что процесс одевания покойников, от лифчика до колготок, ущемляет их достоинство. Вот и сейчас загримированная Рита Доннели напоминала фарфоровую куклу, выставленную напоказ.
Я покачала головой; человек в черном понял это как знак почтения к усопшей. Он был маленький и плотный; вначале мне показалось, что ему никак не меньше пятидесяти, но теперь я разглядела, что он едва ли не моложе меня. Он провел меня в другой конец комнаты и попросил расписаться в книге для посетителей. По этому случаю одна из дочерей миссис Доннели оторвалась от беседы и подошла пожать мне руку.
– Вы знали маму? – тихо спросила она – ее носовое произношение безошибочно выдавало обитательницу чикагских предместий.
– Больше по работе. Она много говорила о вас и вашей сестре. Она гордилась вами обеими. Конечно, я знаю и Барбару Фельдман.
– Да-да, дочь дяди Сола. – Ее глаза, слегка навыкате, как у матери, смотрели на меня с возрастающим интересом. – Ну, она намного старше нас, мы никогда вместе не играли. Мы лучше знали Конни.
Ее сестра, видя, что разговор затягивается, присоединилась к нам. Даже сейчас я не могла определить, кто из них старше. В тридцать лет год или два разницы, даже три года практически незаметны.
Я протянула руку:
– Ви. Ай. Варшавски. Я знала вашу маму по работе.
Она пожала мою руку, но не представилась. Вот эти молодые – всегда так.
– Стар, – сказала сестра, – она и дядю Сола знает.
Ну, слава Богу, проблема решена, теперь я знаю, кто есть кто. Оказывается, я говорила со старшей.
– Я знаю, ваша мать надеялась, что со временем вы войдете в дело Селигмана. Что вы об этом думаете теперь, когда ее не стало?
Я хотела сказать «когда она умерла», но вспомнила, что большинство людей не любят слова «мертвый».
Взгляд, которым они обменялись, можно было бы назвать удивленным и одновременно заговорщицким.
– Дядя Сол всегда очень хорошо к нам относился, – сказала Шеннон, – но по теперешним временам у него не слишком-то большое дело. Мама оставалась у него лишь из чувства привязанности. Там и для нее одной-то работы не хватало.
Я не знала толком, чего добиваюсь, скорее шла наугад, но ведь что-то же заставляло Риту Доннели бояться того, что я покажу фотографию ее дочерей кому-то, кто имел отношение к пожару в «Копьях Индианы». Я не могла спросить их в лоб, не знают ли они Винни Боттоне или не связаны ли с поджогом.