Смертники
Шрифт:
Леночка посмотрела с недоумением. Давно уже она не чувствовала себя такой бодрой и сильной, как сейчас. Догадалась, что отец, конечно, судит по себе, — а он за последнее время сделался такой слабый. Ему отдохнуть пора.
— Ты что же еще не разделся, папочка? Ведь поздно уже.
— Это я так... Вот, разденусь скоро. Ты иди себе! Спать пора.
С неестественной торопливостью выпроваживал Леночку, из комнаты, даже слегка подталкивал ее в спину, чтобы ушла поскорее. Но Леночка заупрямилась, ловким и быстрым, как змейка, движением вывернулась из рук отца, сама обеими руками взяла
— Папка, ты хандришь что-то... Сейчас же раздевайся и ложись! Слышишь? А то я сама тебя раздену, сяду у твоей постели и буду баюкать. Баю-баюшки-баю, колотушек надаю! Колотушек двадцать пять, будет папка крепко спать!
— Ну, ну! — недовольно отстранился начальник. — Довольно, Леночка... Пошутила и довольно.
— Серди-итый!
Леночка надула губы.
— С тобой ни о чем говорить нельзя. Второй час ночи, а ты еще в тужурке. Как будто в гости собираешься!
Она ушла к себе в розовую комнатку обиженная, прибавила огня в лампе и села за письменный столик. Раскрыла бювар. Там скопилось уже несколько начатых писем. Но Леночка небрежно отодвинула их в сторону, достала из запертого на замок отделения тетрадь с надписью «Дневник». В институте она условилась с двумя подругами записывать все свои сердечные переживания и потом обмениваться впечатлениями. Леночка пробовала сначала осуществлять это условие посредством писем, — но такой путь оказался слишком тяжелым и мешкотным. Дневник лучше, — и то, что напишешь в нем, останется дома и потом, много лет спустя, можно будет все перечитать самой.
Каждый вечер голова переполнялась переживаниями минувшего дня, но обычная лень и усталость побеждали, и дневник очень медленно подвигался вперед.
Сегодня все тело еще сладко дрожало от нового истомного чувства, и в ушах еще звучал ласковый голос.
Леночка писала быстро, не отрываясь, и к простой будничной правде невольно примешивалась тонкая дымка обмана, едва осязаемая, но придававшая всему новые краски, смягчавшая контуры, И верила этому невольному праздничному обману больше, чем правде.
Только когда онемели пальцы и мурашки побежали от плеча к локтю, бросила она перо, потянулась, закинув руки за голову. Закрыв глаза, она хотела представить себе лицо студента — и вдруг увидела его так ясно, что торопливо выпрямилась и запахнула кофточку.
Конечно, она любит его, но этого... этого она никогда не допустит. И он не посмеет настаивать. Думала так, но почувствовала уже час, когда отдастся ему вся, стыдливая, но благодарная.
В комнате было душно, слишком пахло духами. Леночка разделась, зажгла вместо лампы розовый ночник и, осторожно ступая босыми ногами, которые щекотала мохнатая ткань ковра, слегка приоткрыла дверь. Так будет все-таки легче дышать.
Легла в постель, закрылась было до самых плеч одеялом, но сейчас же сбросила его почти с отвращением. Тело горело огнем, искало прохлады. Мятежные мысли никак не укладывались в голове, и сон бежал прочь.
Было тихо-тихо. Далеко в городе, на колокольне старого собора, начали бить часы, и каждый удар их боя, совсем неслышного в дневной сутолоке, доходил теперь до Леночкина слуха отчетливый и чистый.
Едва замолк отзвук последнего удара, как что-то заскрипело
Скрип приближался, вот уже дошел до самой двери. Кто-то даже тронул слегка дверную ручку, и она заметно шевельнулась. Темная щель сделалась уже.
Леночка хотела закричать, позвать отца, но в этот момент ее поразила новая догадка.
Натянула одеяло еще выше, на самую голову, ничего не хотела больше слышать, — но слышала, как в прихожей неосторожно щелкнул замок, потом мягко хлопнула обитая клеенкой входная дверь.
Неужели опять? Не может быть! Не должно быть, чтобы именно сегодня.
Слишком чудовищным представилось это сочетание: любовь и смерть, светлые мечты и черное дело.
Ведь только что, еще так недавно, он благословлял ее перед сном, такой старенький, милый, хороший...
Хороший ли? Лежал одетый, стало быть, знал, что придется идти ночью. Теперь понятно, почему рассердился. Просто боялся, что она догадается раньше, чем следует. Будет удерживать его, просить.
Знал. Знал и раньше, за ужином, когда был здесь студент, — и еще когда разговаривал с гостем в гостиной. Конечно, не сказал и ему.
Если это нужно, если это хорошо — зачем таиться? Правда не боится солнца. Любовь — правда и она светлая. Только зло прячется, ползает в потемках. Только зло.
Сами собой потекли слезы, — горькие, горячие, вымочили подушку. Как будто она видела радостный сон и проснулась, а кругом — только тоска и печаль.
Но, может быть, это неправда? Ведь она не видела. Может быть, это кто-нибудь приходил из конторы. Иногда папе приносят по ночам служебные телеграммы.
Она плачет, а папа, вероятно, уже спит спокойно и никуда ее уходил.
Леночка встала, взяла в руку ночник. Нужно проверить. В одной рубашке, босиком, пошла через все комнаты к спальне начальника. Темные комнаты казались очень большими и совсем незнакомыми, потому что слабый свет ночника выхватывал только несвязные отрывки из того, что пригляделось за каждый день.
Сделалось вдруг страшно идти дальше. Словно какие-то черные мохнатые руки тянулись со всех сторон, ловили за полы длинной рубашки, гасили тускло мерцающий свет. Робко позвала:
— Папа! Папочка!
Никто не отозвался. Только в своем углу, на коврике, завозились собачонки. Тузик подбежал и принялся лизать горячим мокрым языком голые ноги Леночки.
— Тсс... Тузик... Где папа?
Собачонка виляет хвостом, недоуменно засматривает в глаза.
Ну, конечно. Если бы это приходил чужой — Тузик лаял бы, не лежал бы смирно на своей постельке.
С Тузиком сделалось веселее и не так страшно. Леночка погладила его острую хитрую головку и пошла дальше. Вот и спальня.
Чинно стоит пара стоптанных туфель у пустой кровати. В воздухе еще не успел рассеяться табачный дым, тоненькой голубоватой пеленой тянется к выходу. Заколебался, когда вошла Леночка, изорвался на мелкие клочья. И пламя в ночнике всколыхнулось, на мгновение осветило все углы маленькой комнаты. Пусто.