Смешанный brак
Шрифт:
– Хочешь, хочешь! Давай за мной!
Развернув коляску, Норман сильными рывками раскручивает колеса и устремляется на улицу. Я следую за ним. Дорога пылит, вот и последний дом позади, и лес проглатывает нас, как две полевые букашки. Или букашка – один я? А Норман здесь свой, так сказать, органическая часть местной экосистемы? Я не могу об этом спросить, я еле успеваю за коляской, которая все больше разгоняется. Вначале иду быстрым шагом, потом перехожу на бег, но все равно не могу догнать
– Норман, остановись! – пытаюсь крикнуть. – Это, в конце концов, не Параолимпийские игры! У тебя вообще другая задача! Ты же прекрасно знаешь, что наши европейские дела очень плохи! Закат Европы – это, пожалуй, сильно сказано, но проблемы с единой валютой налицо, как и с наплывом афро-азиатских народов. Париж скоро станет мусульманским городом, а Германия на треть будет состоять из турок. А климат?! Это же всегда было нашим преимуществом: мягкий ровный климат без настоящей зимы, позволявший нам развивать сельское хозяйство…
– Что ты несешь ерунду?! – кричит спринтер-колясочник. – Причем тут климат или наплыв эмигрантов?! Мы медведя едем смотреть!
– Кто едет, – отвечаю, задыхаясь, – а кто бежит. А говорю я это к тому, что ты должен решить эти проблемы, ответить, так сказать, на вызовы нового времени. Короче, ты должен стать новым Аденауэром.
Коляска, наконец, останавливает свой безумный бег. Я догоняю Нормана и, опершись о колесо, тяжело дышу.
– Новым Аденауэром? – спрашивают с иронией. – Почему не Рузвельтом? Он тоже был инвалидом-колясочником и тоже отвечал, как ты выражаешься, на вызовы времени.
– Рузвельт был американец, а нам Европу нужно спасать…
– Серьезная задача: спасти Европу. Даже не знаю, с чего начать… Может, для начала отказаться от системы? А? Как ты считаешь? Может, в ней все дело? В «Матрице», которую вы построили собственными руками, а теперь стонете: SOS, спасите нас!
– Возможно… – я никак не могу наладить дыхание. – Но совсем без системы – трудно. Иначе произойдет то, что произошло. То есть мотоцикл обязательно свалится в яму…
– Ну, если без системы трудно, тогда ауфвидерзеен!
Колесо вырывается из-под руки, и опять я вынужден бежать, выбиваясь из последних сил.
– Норман! – кричу я. – Хорошо, откажемся от системы! А ты можешь быть Рузвельтом, даже Хошимином! И пусть в честь тебя назовут город Хошиминск, только, ради всего святого, остановись!
Остановка, я держусь за сердце, выскакивающее из грудной клетки, и вот – очередной сюрприз!
– Дай денег! – говорит тот, кто никогда не заводил речь о презренном металле.
– Денег?!
– Да, мне нужны деньги. В твоей системе всем нужны деньги, особенно детям, чьи родители развелись. Ты ведь не совсем мой папа,
Я окончательно сбит с толку.
– Ты меня с кем-то путаешь, – бормочу, – я не твой папа, твоего отца зовут Франц!
– Значит, папа Франц прятал меня от мамы!
Я пытаюсь объяснить, что в этом была необходимость, твоя мама слишком неистовая, фанатичная, истеричная, короче – слишком здешняя. Да что я тебе объясняю?! Ты же сам прекрасно знаешь, чтотвоя мать сделала с тобой то ли в припадке ревности, то ли пребывая во власти какой-то бредовой идеи. Это же натуральная Медея, ты согласен?
– Я категорически не согласен! Не смей говорить ничего плохого о моей матери! Слышишь, ты, немчура?! Не смей!
Коляска рвет с места так, будто приводится в движение мотоциклетным мотором. Она несется по лесной дороге с невероятной скоростью, чтобы через несколько секунд исчезнуть среди стволов вековых деревьев. И я остаюсь один. Деревья глухо шумят, вокруг царит полумрак, и кажется: где-то шуршат кусты и хрустит валежник. Такое ощущение, что приближается огромное животное, которое при всем желании не может скрыть своего присутствия. Да и зачем скрывать? Этому зверю некого бояться в лесной глуши, он запросто разорвет в клочья любого врага!
И вот он выходит, жуткий мутант, покрытый сероватой шерстью. Даже в холке медведь выше меня, когда же он встает на задние лапы, то делается ростом с небольшое дерево. Зверь задирает голову к небу (по-прежнему закрытому зеленым лопухом) и принимается кричать. Я ожидал рычания, воя, зубовного скрежета, но раздается именно крик – человеческий, наполненный болью, страданием…
Я вдруг оказываюсь в доме, укрытый одеялом. Напротив кровать, по ней мечется человек с бородой, громко крича, а тихий голос женщины, сидящей в изголовье, успокаивает:
– Тише, тише, перебудишь всех… Успокойся, все пройдет…
Рая кладет руку на лоб мужа, но тот продолжает метаться, исторгая звуки, от которых холодеет кровь. Как ужасен этот крик! И как он понятен! Это кричит наша темная глубина, наше животное начало, получившее разум и узнавшее о своей смертности, жестокости, низости; а еще о своей полнейшей беспомощности и обреченности на жизнь по сценарию, которого не знаешь. Или это кричит агонизирующая империя? Один из ее осколков, с энным количеством «кюри» в огромном теле, бьется в истерике, потому что потерялся в пространстве и во времени, как астероид, выпавший из общей массы…