Смешенье
Шрифт:
Аль-Гураб надеялся вымотать французов своей неторопливостью, но вскоре стало ясно, что время на стороне капитанов, которые прохлаждались в каютах, и Пьера де Жонзака, попивавшего шампанское под огромным зонтом от солнца, покуда Джек, Даппа и аль-Гураб вдыхали вонь и слушали нескончаемую брань галерников. Они набрали примерно две шлюпки относительно хороших гребцов, после чего вконец одурели и теперь мечтали об одном: покончить с этим делом, сохранив хоть какую-то видимость достоинства. Много каторжников провёл в тот день Джек между скамьями. Иных приходилось тащить через всё стопятидесятифутовое судно. Каждый остающийся считал своим долгом
– Надеюсь, басурмане будут дрючить тебя так же часто, как ты ныл про жену и детей в Тулузе!
– Черкни из Алжира письмецо, говорят, там погода хорошая!
– Прощай, Жан-Батист, да пребудет с тобой Бог!
– Не позволяй корсарам нас таранить, я против них ничего не имею!
Оставалось набрать последний десяток гребцов, когда Джека, стоявшего в проходе галеры (раис тем временем пререкался с унтер-офицерами), на мгновение ослепила яркая вспышка света. Он сморгнул. Вспышка погасла и тут же снова ударила ему в глаза – яркая, как от солнца, но бьющая откуда-то из галеры. На третий раз он загородился ладонью, сощурился и увидел, что свет бьёт с середины скамьи правого борта, ближе к носу. Джек двинулся туда под гомон каторжников, которые увидели солнечный зайчик на его лице и теперь, хохоча, молотили кулаками по скамьям.
Добравшись до носовой части вёсельной палубы, Джек уже не мог вспомнить, откуда била вспышка, но тут она вновь ударила ему в глаза, потускнела и стала многоугольником серого стекла в руке одного из каторжников. Джек и раньше догадался, что это зеркальце – одно из немногих сокровищ, которые дозволялось иметь гребцам. Выставив его в вёсельный порт или подняв над головой, можно было заметно увеличить обзор. А вот пускать зайчики в глаза свободному не следовало – тот мог, разозлившись, конфисковать либо разбить зеркальце.
Джек посмотрел в лицо нахалу, вздумавшему шутить с ним шутки, и узнал мсье Арланка, которого последний раз видел в куче навоза на французском постоялом дворе.
Джек раскрыл рот; мсье Арланк приложил палец к губам, едва заметно мотнул головой и указал глазами в общем направлении Сицилии. Внимание Джека каталось по гавани, как пушечное ядро по палубе, пока не попало в ямку и не остановилось. Он ясно увидел магометанского вида полугалеру, то и дело исчезавшую во вспышке вроде той, что пускал зеркальцем мсье Арланк.
Это был их галиот.
В первый миг Джек подумал, что новые гребцы подняли мятеж, и его товарищи сигналят, прося помощи. Но нет: вспышка била не со шканцев, где те бы оборонялись в случае мятежа, а откуда-то ниже и ближе к середине – из вёсельного порта. Кто-то из новых гребцов, вероятно, уже прикованный к скамье, подавал сигналы – кому?
Джек повернулся к пирсу, на который уже легла тень высоких замков и скал Мальты. Держа ладонь козырьком, он различил ползущее по камню пятнышко голубоватого света. Зеркальце держала нетвёрдая рука на качающемся судне, поэтому зайчик то взмывал в небо, то нырял в волны, однако всякий раз возвращался и полз по пирсу к определённой точке. Проследив за ним взглядом, Джек увидел Пьера де Жонзака. Тот сидел за складным столом, держа в руке перо, и глядел на море. Всякий раз, как призрачная вспышка озаряла его лицо, он смотрел вниз (парик двигался) и что-то записывал (перо подрагивало).
– Полагаю, ты считаешь, что так было предопределено, – сказал Джек, – но я думаю, что ты тоже в этом поучаствовал и потому заслуживаешь моей благодарности.
– Некогда болтать, – отвечал Арланк. –
– Я бы охотней взял парочку гугенотов, – задумчиво проговорил Джек, оглядывая соседей мсье Арланка. Старшой, сидевший ближе всех к проходу, был турком.
– Спасибо, Джек, но этому не предопределено случиться. Они никогда не согласятся – их план иной.
– А как насчёт Господа? У него есть план?
– Я верю только, что Господь хранил меня до сей минуты, дабы я показал тебе то, что показал, – проговорил Арланк, глядя на озарённого новой бледной вспышкой де Жонзака, – и таким образом оплатил твою щедрость на постоялом дворе. Кстати, что вы такое затеяли?
– Долго рассказывать. – Джек отступил на шаг, поскольку аль-Гураб выбрал наконец последнего гребца и теперь махал рукой. – Всё объясню в Египте.
Мсье Арланк улыбнулся, как святой на раскалённой жаровне, и мотнул головой.
– Эта галера не дойдёт до Египта, а моё смертное тело, как видишь, едино с ней. – Он похлопал по цепи.
– Ты что, шутишь? Глянь, какая армада! Всё будет отлично!
Арланк, продолжая улыбаться, закрыл глаза.
– Если увидите голландский флаг, или английский, или, не дай Бог, тот и другой вместе – гребите к Африке и не останавливайтесь, пока не налетите на берег.
– И что тогда? Топать пёхом через Сахару?
– Это будет легче, чем тот путь, в который мы пустимся завтра. Да хранит Господь тебя и твоих сыновей.
– Тебя и твоих тоже. Увидимся под сфинксом. – Джек побежал между скамьями. Галерники уже не кричали и не улюлюкали ему вслед. Они притихли и помрачнели, как будто догадались, о чём говорил Джеку мсье Арланк.
Путь из Мальты в Александрию представлял собой локсодрому в тысячу миль длиной. Голландцы атаковали их посередине, на шестой день, южнее Крита. Будь он божеством, наблюдающим за битвой с небес, он мог бы хоть что-то понять: атака голландских кораблей, чинные манёвры французских, стремительные зигзаги галер складывались бы в упорядоченную картину и меньше напоминали бы бесконечную череду роковых случайностей. Однако Джек был всего лишь пылинкой на галиоте, который из-за малости никто не счёл нужным атаковать или защищать. Теперь стало ясно, почему хитрый Инвестор не приказал перетащить груз с галиота на фрегат: наверняка он подозревал, что половина его кораблей окончит путь на дне Средиземного моря.
Всякий раз, как голландский корабль давал бортовой залп по французскому фрегату, облако крутящихся досок, падающего рангоута и прочих дельных вещей разлеталось ярдов на сто. После того, как это происходило несколько раз, фрегат переставал двигаться, и галеры буксировали его с места боя, как слуги, выносящие из бальной залы напившегося в стельку маркиза.
Галиот тыркался бесцельно, как ягненок, потерявший матку в стаде, на которое напали волки. Ван Крюйк провёл весь день на грот-мачте, восхищаясь успехами голландцев и время от времени криками объясняя товарищам, что происходит (правда, на языке столь узкопрофессиональном, что никто всё равно ничего не понял). В самом начале сражения сообщники обсудили, не сдаться ли им голландцам. Однако у плана сразу обнаружилось множество изъянов. Пришлось бы как минимум отдать всё золото, да и вообще многие не разделяли естественную любовь ван Крюйка к голландской стороне.