Смешенье
Шрифт:
Пока шла разгрузка, прискакали на полуживых конях измученные драгуны. Они предупредили турок, так что когда караван двинулся через две тысячи четыреста кварталов и околотков Каира, за ним следовали янычары, не говоря уже о нищих, бродягах, разносчиках, уличных девках и любопытных мальчишках.
Каир по-своему участвовал во всём происходящем. Он, переживший целые расы, народы и религии, был достаточно велик, чтобы вместить армию, и достаточно мудр, чтобы понять любой план. Посему ничто здесь не могло произойти без ведома и одобрения города. Караван Ниязи – тридцать пять нагруженных золотом лошадей и верблюдов в сопровождении вооружённых
Даже если бы Джек не знал, сходя с галиота, что Египет – древняя страна, он бы понял это через час медленного продвижения по узким улочкам. Возраст города был написан на лицах жителей, являвших собой смешение всех рас, о каких Джек слышал, и ещё нескольких, о которых ему слышать не доводилось. Такими же были и дома, выстроенные частью из камня, частью из дерева, старого, суковатого и по виду окаменелого, а больше из саманного кирпича, хранящего, возможно, отпечатки рук Моисея. Одни дома разбирали, другие возводили, что не удивляло: раз строить больше негде, остаётся лишь переносить строительные материалы с места на место, подобно тому, как Нил намывает и размывает отмели. Даже пирамиды выглядели изъеденными по краям, как будто местные жители добывают из них камень.
Через час добрались до Хан-Эль-Халили, беспорядочно разбросанного базара, который сам по себе превосходил размерами почти любой европейский город. Ниязи велел Джеку снять башмаки и провёл его в древнюю мечеть, а оттуда вверх по крутой винтовой лестнице, тёмной и прохладной, как естественная пещера. Наконец они выбрались на кровлю, и Джек взглянул на город. Реки отсюда видно не было, взгляду представали миллионы пыльных кровель, заставленных тюками, бочками и домашним мусором. Каждый дом был своей высоты; самые низкие, казалось, вот-вот уйдут в землю.
Каир походил на дно огромной ямы, из которой жители на протяжении тысячелетий отчаянно пытаются вылезти. Они добывают глину и камень, разбирают пустые дома и беззащитные памятники, чтоб громоздить стены всё выше и выше. Отстающие не поспевают не только за соседями, но и за пылью, методично покрывающей все недвижное. Рано или поздно она хоронит их под собой. Джеку представилось, что можно войти в любое каирское здание, спуститься в подвал и найти там целый засыпанный дом, а под ним ещё и ещё, на мили вглубь. Никогда ещё любимая строчка проповедников: «Приидет судити живым и мертвым» не казалась такой понятной: здесь, в Библейской земле, существовали лишь живые и мёртвые: покуда ты жив, ты движешься, стоит замедлиться, и ты обречён уйти в землю. Воистину Страшный Суд.
Посему он утешился тем, что находится в Хан-Эль-Халили, самом живом месте Каира. Караваны со всевозможным добром, от рабов и масла до живых кобр, проходили торговыми улочками до пятачка в самом центре города. То был двор, а может – улица: длинный прямоугольник
– Отсюда всё началось, – заметил Ниязи. – Здесь упало зерно.
– О чём ты? – спросил Джек.
– Сто поколений назад люди вроде меня встали здесь, – топая по земле сандалией, – на ночлег. Со временем лагерь пустил корни и стал караван-сараем. Вокруг него вырос базар Хан-Эль-Халили, а вокруг базара – Каир. Караван-сарай, как ты видишь, остался, и мы всё так же приходим сюда продавать верблюдов.
– Хорошее место для встречи с Инвестором, – проговорил Мойше. – Всё задумано правильно. Если верить рассказу Ниязи, от начала времён не было дня, чтобы золото и серебро не переходило тут из рук в руки. Это место возникло не по воле царя и не по слову пророка; оно выросло само, и ему дела нет до султана в Константинополе или Короля-Солнца в Париже.
Дружество есть добродетель, наблюдаемая чаще промеж разбойников, нежели средь остальных людей, ибо те более других прилагают усилий для спасения попавших в беду товарищей.
Первый этаж караван-сарая был так высок, что туда можно было въехать на верблюде не пригибаясь и не снимая тюрбана, что и сделали родичи Ниязи. Аль-Гураб вернулся вместе со всеми спутниками, а также с Врежем и Даппой, которых они последний раз видели в Розетте.
– Воистину рукава и ветвления Нила не уступают в запутанности каирским улочкам, – сказал Даппа, изумлённо моргая, – однако в нескольких шагах отсюда Вреж отыскал армянина, торговца кофе, знающего, как добраться до Мокки. Надо спуститься до того места, где Нил расходится надвое, войти в дамиеттское русло и через несколько миль на правом берегу будет деревня. Там начинается водоток, связанный с Красным морем.
– Представляю, какое там движение! – воскликнул Мойше.
– Его ревниво оберегают чиновники-турки и староста деревни, – согласился Даппа.
– По этой-то причине, – подхватил Вреж, – жители соседних деревень кирками и лопатами прорыли обходные каналы, минующие крупные деревни и мыты. Если они и видны, то кажутся старицами либо заросшими сточными канавами. И уж будьте уверены, местные жители стерегут их не менее ревниво, чем чиновники – основной путь. Посему, чтобы попасть в Красное море, придётся давать на лапу бесчисленным крестьянам – боюсь, итог набежит умопомрачительный.
– Но у нас есть целый галиот золота, – напомнил Евгений.
– И своя шкура дороже денег, – поддержал его Джек.
– К тому же крестьяне не меньше нашего будут заинтересованы в том, чтобы турки ничего не узнали, – предрёк Иеронимо.
– Не совсем плохо, но всё-таки плоховато, – упорствовал Мойше.
В разговор вступил Сурендранат, галерник-индус, решивший остаться с сообщниками:
– Вы очень мудро поступили, определив лапуд.
– Молчать! – прикрикнул Иеронимо. – Мы все здесь люди Книги, и нам ни к чему твоя языческая лабуда.