Смеющийся Христос
Шрифт:
— Мария?.. — прошептал Данила, едва размыкая ссохшиеся губы.
Что с ним случилось? Почему он весь забинтован? Что с его телом? И где он сейчас? Что реально — эта комната с искусственным светом или древняя Иудея, где он только что был? Где явь, а где наваждение?
— Воды? — неуверенно спросила Мария. Данила едва заметно кивнул.
— Благородная Анна, — услышал он краем уха, — вы позволите дать нашему гостю воды?
— Конечно, Блаженная Святая Мария, сделайте это, — сдержанно согласилась Анна. — Вы, как всегда, очень добры. Он будет вам благодарен.
Послышался звук
Мария подошла к Даниле и стала поить его водой из черного матового стакана. Грустное лицо. Ни намека на улыбку. Можно было подумать, что Мария вливает в него яд. Но нет, это не так. Она добрая. Она хорошая. Она добрая, хорошая и очень несчастная.
Данила жадно хватал ртом воду, абсолютно лишенную вкуса и запаха. Она лилась по его губам и щекам, пропитывала бинты, намотанные вдоль шеи, головы… В теле появилась какая-то непонятная теплота, веки отяжелели, и он снова провалился в небытие.
— Марк, что со мной случилось? — спросил Данила, показывая взглядом на свое загипсованное тело и бесчисленные повязки.
— Не знаю, как это вышло, — Марк недоуменно пожал плечами. — Вы потеряли сознание и каким-то странным образом умудрились перевалиться через перила. Непонятно, как это у вас получилось.
— Я упал с той террасы в сад?! — не поверил своим ушам Данила. — Там высота — метров десять, если не больше!
— Больше, — подтвердил Марк. — Не знаю, как это вышло. Не знаю.
— Вы это намеренно сделали, — тихо прошептал Данила. — Но зачем? Я ведь мог и умереть. И вы еще утверждаете, что я вам нужен как воздух?
Марк сидел в кресле неподалеку от кровати Данилы. Но, услышав эти слова, встал и отошел в сторону.
— Ваши подозрения беспочвенны, — сухо сказал он. — Если бы я хотел вашей смерти, Данила, поверьте, мы бы сейчас с вами не раз говаривали. Но мне не нужна ваша смерть, мне нужно большее.
— Большее… — Данила инстинктивно вздрогнул. — Больше смерти?
— Да, Данила, — отозвался Марк, разглядывая тусклый свет, преломленный толстым цветным стеклом витража. — Мне нужно ваше служение — ей…
— Так мне это не почудилось?! — воскликнул Данила. Разрозненные воспоминания о последнем разговоре с Марком всплыли в его памяти. — Вы хотите, чтобы я стал отцом ее ребенка?! Вы хотите, чтобы моя дочь стала очередной жертвой всего этого вашего безумия?!
— «Каждому свое», — безразлично ответил Марк, цитируя Екклесиаста. — Личная судьба вашей дочери меня не интересует. Я свыкся даже с тем, что моя мать умерла, наложив на себя руки, а моя любимая сестра до сих пор погружена в ад страданий. Я беспокоюсь за этот мир, Данила, а не за отдельных людей. Кто-то должен нести этот крест. Кто-то должен. И если это не ваша мать, не ваша сестра и не ваша дочь, то это будет чья-то чужая мать, чужая сестра, чья-то чужая дочь. Скажите же мне, какая разница? Просто кто-то служит, а кто-то нет. Кто-то отвечает за всех, а за кого-то отвечают. Вы спрашиваете меня — «почему я?!» Но так восклицает всякий, кто сталкивается с Промыслом. И у меня нет ответа на этот вопрос. Если вы, Данила, хотите знать мое мнение, то я отвечу просто — вероятно, потому, что именно вас
— Марк, вы хотите убедить меня в том, что Бог жаждет человеческих страданий? — недоверчиво спросил Данила. — В это вы предлагаете мне верить?
— Это не Бог, — Марк отрицательно покачал головой. — Это не Бог жаждет наших страданий. Этого, видимо, хотят сами люди. Есть что-то в природе человека, что заставляет его страдать, желать и искать страдания. Вы когда-то говорили, что страдание бессмысленно. И я с вами абсолютно согласен. Но, несмотря на бессмысленность страданий, люди почему-то их продуцируют. Значит, оно просто им нужно.
— Я говорил, что страдание лишено смысла, что оно — ошибка, — согласился Данила, чувствуя, как трудно ему собраться с мыслями. — Это великий миф и великая иллюзия. Но это можно понять, только пережив страдание и — на пике боли — отказавшись от него. Когда ты перестаешь трепетать перед страданием, когда ты становишься над ним, когда ты становишься выше его — оно уходит. И такой поступок, это внутреннее решение — проявление зрелости человека. Это его поступок , для этого нужна сила. А большинство людей не понимают этого. Они боятся страданий и бегут от них, а оно гонится за ними. Так оно рождается…
— Да, я не отрицаю, что в человеке есть и другое желание, — сказал Марк, словно бы не услышав ни одного слова Данилы. — Человек жаждет страдания, но он жаждет и другого — во что бы то ни стало избежать страданий, укрыться от них, спрятаться. И кто-то должен укрывать его, прятать, оберегать. Кто-то должен делать это из чувства любви к нему — к слабому человеку. Из любви к человечеству. Кто-то благодаря мудрости своего сердца, благодаря своей душевной щедрости, своей доброте должен встать на защиту тех, о ком сказано: «Да простится им, ибо не ведают они, что творят». Да, люди, все человечество, не ведает, что творит. И этим оно обрекает лучших людей на страдания — ради своих прихотей и несдержанности. Кто-то грешит, а кто-то искупает грехи…
И тут вдруг Данила вспомнил слова Иосии. Те самые, что он говорил, стоя на горе перед собравшимся народом: «Блаженны щедрые душой, ибо в них есть сила великой радости. Блаженны смеющиеся, ибо они освещают землю и питают сердца. Блаженны кроткие, ибо их улыбки смягчают ожесточение. Блаженны пребывающие в истине, ибо жизнь их — радость небесная». Разве не противоречат эти слова всему тому, что говорил ему Марк?
— Но откуда в вас такая уверенность? — прошептал Данила. — Почему вы думаете, что кто-то должен искупать грехи человечества?
— Сам Христос был жертвой во искупление наших грехов! — оборвал его Марк.
— Но вы же сами говорили, что это нелепо! — прохрипел Данила. — Вы сами говорили, Марк, что это нелепо! Что Бог не может жертвовать Самим Собой Самому Себе! Вы говорили, что смерть была бы избавлением!
— Я говорю о его жертве, но я не говорю о жертве на кресте, — Марк посмотрел на Данилу как на душевнобольного. — Его жертва — это его обет. И он не был Сыном Божьим, он был Пророком — тем, кто говорит с Богом! Его жертва — обет горести и страдания. Вот его жертва!