Смоляной дневник
Шрифт:
Я разместился в прокуренном влажном хостеле и лег на кровать смотреть телевизор. Был вечер, мои спутники утомились и один за другим уснули. Мне не спалось, после нескольких дней бурного пьянства меня знобило от холодных волн тревоги.
Какого черта я здесь делаю? Где я? Мы так легко оставили себя на произвол судьбы – в чужом городе, на милость незнакомых нам людей. Я видел, как они угрюмо шептались, курили, поглядывали на нас исподлобья и деловито обсуждали. Сараево – город с посттравматическим синдромом, безжалостный и лютый как жертва. Неистовый и невинный. Колыбель мировой войны. Место, где людей разбирали на части не любознательности ради.
Наш хостел располагался в старом городе,
Я хочу быть сараевским псом, я не хочу быть человеком! Это великая несправедливость, что у человека нет возможности трансмутировать в животное. Мы животные, но не до конца. Мы животные, которым не положено быть животными. Мы обязаны заправлять свою животность, чтобы она не болталась, прикрывать ее как срам. Человек наделен всякими свободами и естественными правами, кроме права быть бродячим псом. Питаться с земли печеным тестом, жареным мясом и луком.
Я знал, что насочинял уже достаточно, и скоро мне неизбежно придется вернуться к своей обыденной жизни, в которой я не чувствую себя в безопасности. Эта жизнь – ядовитый топи, гнилые болота, где сквозь разломы в корке льды сочатся газы разложения, сводящие с ума и парализующий дыхательные мышцы.
С этими мыслями я случайно набрел на бар “Вавилон”, и тут же решил погрузиться в его алое, жаркое чрево, чтобы как можно скорее налакаться алкоголем.
Сходу выпив рюмку сливовой ракии, я заказал стакан пива и остался сидеть за барной стойкой. Заведение в этот час пустовало, я был здесь единственным клиентом. Немного отпоив себя пивом, я заказал еще одну рюмку ракии. Тревога робко покидает меня, на смену ей приходит тупое удовлетворение. Я опускаюсь под воду, воздух становиться жидким, трепыхающийся мир отступает, глухо причитая. Я начинаю непроизвольно раскачиваться в такт играющего блюз-рока, подобно водоросли в подводном течении. Мои губы растянулись в глупой улыбке от мысли, что я оказался черт знает где, и я здесь совершенно один. Ни это место, ни я не ожидали, что когда-либо встретимся. Нам будто не суждено было сойтись вовсе. Но мы скоро расстанемся, и я вряд ли еще хоть раз вернусь сюда. Все встанет на свои места и порядок снова восторжествует. Но прямо сейчас мне хорошо, и бару тоже хорошо, и, кажется, что хорошо всему Сараево…
Откуда-то из глубины помещения – то ли из туалета, то ли из кухни – вышел человек и сел за барную стойку рядом с мной. Кажется, я все же не был единственным посетителем. Оглянувшись, я увидел черный плащ на вешалке у входа. Вероятно, он был здесь до моего прихода. Я перевел взгляд на человека за стойкой, он заметил это, улыбнулся и приветственно кивнул
Это был пожилой господин в черной костюме, белой рубашке с черным галстуком. Немного старомодный наряд сидел на нем безупречно. Могу поспорить, он был сшит вручную искусным портным, знавшим толк в изысканных тканях.
Старик был тощ как смерть. Его редкие, прозрачные волосы были старательно зачесаны назад. Безупречно выбритое лицо было изрыто глубокими бороздами морщины, а под с обвисшей серой кожей пролегали бледно-голубые сосуды.
Он производил приятное впечатление – респектабельный господин – все
– Я вижу, как напряженно вы сейчас мыслите, – вкрадчиво заговорил пожилой господин.
– В столь поздний час… Почему?
Я был удивлен и возмущен тем, что он обратился ко мне пугающе неожиданно. Более того, я терпеть не могу завязывающиеся в барах бесед, поскольку очень дорожу своей приватностью. Кем возомнил себя это старик? Как посмел меня тревожить? Какая наглость, ему, видите ли, скучно, и он решил поразвлечь себя бессодержательной трескотней с незнакомцем. Я не буду его игрушкой! Не для того я сюда пришел, чтобы меня использовали для собственных увеселений. И я смущенно промолвил:
– Я не могу иначе. Есть у меня такая скверная привычка…
Почувствовав вкус свежей крови, господин оживился. Он был нескрываемо рад тому, что я сходу не свернул нашу беседу.
– Все так, все так… – задумчиво продолжил господин. – Я и сам страдал этим недугом, когда был молод. Но время излечило меня от многих заблуждений. Мне кажется, в вашей жизни не хватает волшебства.
Он загадочно выпучил глаза и засмеялся.
– Покорнейше прошу меня простить, – продолжал он, учтиво склонив лысовантую голову. – Я не представился, меня зовут Корнелий. Я счел, что мой опыт может вам помочь, поэтому и осмелился вас потревожить. Но скажите лишь слово, и я тут же захлопну свой рот.
Его манеры подавляли мое самолюбие – в этом, возможно, и есть их главное предназначение. Меня подкупал его мягкий, полный самоиронии тон. И все что я мог ему ответить, было:
– Ну что вы, продолжайте. Мне интересно, что вы же во мне такое разглядели и как, по-вашему, мне можно помочь. Признаюсь, заинтригован.
Это была чистая правда, мне стало страшно интересно, что с высот своего почтенного возраста мне поведает этот старец. Чем старше я становлюсь, тем отчетливее понимаю, что возраст – не просто цифра, а общение с незнакомцами, хоть и изредка, но все же привносит неожиданный взгляд на вещи.
– Большую часть своей жизни я занимался тем, что продавал философию, торговал идеями, обменивал мудрость на деньги. А, что такое деньги – лишь посредник, абстрактное воплощение ценности. Иными словами – та же идея.
Корнелий засмеялся. На миг мне показалось, что я слушаю монолог безумца. Он самозабвенно продолжал:
– Однако, эта идея столь успешно включена в процессы хозяйствования и обмена, что кажется, будто она и есть самая его суть. Но это не так, во всяком случае для человека, который имел в своей жизни дело приличным количеством денег.