Смотри, я падаю
Шрифт:
– Она умерла, Тим.
Глаза, его зеленые глаза того блеклого зеленого цвета, как по краям сухих пальмовых листьев. Чернота, которая всегда гнездилась в его глазах, как бы заглядывая в темноту, лежащую еще дальше, еще темнее. Эта бездна открывается, он поворачивает голову из стороны в сторону, как хищник, лишенный когтей, посаженный в клетку. Он отступает, делает шаг назад, на лице его появляется гримаса. За ней крик.
– Как ты можешь так говорить, черт побери?
Но она не дает его крику проникнуть внутрь и осесть в ней. Она отшвыривает прочь чувство опасности и потребности бежать. Она стоит на своем.
– Если ты завтра уедешь, можешь больше не возвращаться.
«Вот так все и кончается, – думает она, – двадцать три года совместной жизни, девятнадцать лет брака?» Исчез звук его крика,
– Ты знаешь, что я должен ехать.
Он отступает к стене, прислоняется к белым обоям и медленно опускается на пол. Его длинные ноги в джинсах вытягиваются на каменном полу, и он потерянно смотрит на нее. Она думает, что сейчас начнутся упреки, бешеная ненависть, которую он швырял ей в лицо снова и снова. «Ты не должна была поддаваться моим уговорам, мы не должны были отпускать ее, какими мы были идиотами, надо было слушать меня, почему ты никогда меня не слушаешь?»
«Но я же не хотела, чтобы она ехала, – хочется ей сказать. – Это ты этого хотел. Ты меня уговорил».
Вместо этого она шепчет: «Ее больше нет».
Он уже не протестует.
Закрывает глаза.
Его усталость видно совершенно явно. Новые морщины на лбу, седина на висках, та тяжесть в нем, которой раньше не было. Будто бы земля тянет его вниз к уже выкопанной могиле.
Он снова поднимает глаза на нее.
– Я обещал ей, – говорит он. – Я же обещал.
Он встал, как обычно, следующим утром, не будил ее и поехал на работу в страховое агентство If в пригороде Бергсхамра, дом красного кирпича, где его ждала куча дел для рассмотрения. Кто-то поджег свою машину, утверждая, что причиной было короткое замыкание в электропроводке. Кто-то симулировал хлыстовую травму. Кто-то утверждал, что нечаянно уронил вазу муранского стекла. Кто-то требовал выплаты страхования жизни, несмотря на подозрения, что за этим могло крыться преступление. Тим был страховым следователем. Куда еще было деваться бывшим сотрудникам уголовного розыска или полицейским, которые, как и он, то ли просто устали от всего, то ли мешали кому-то, то ли не сработались с кем-то, то ли ушли сами. Или их уволили. По каким, интересно знать, причинам увольняют полицейских? А зарплата у него стала вдвое выше.
Он был хорошим полицейским. Пока был им. Обладал интуицией. Видел, когда ему врут и какая правда скрывается за ложью. У него было терпение. Ему нравилось быть среди людей в пригородах Стокгольма, быть частью их радостей и бед, злости и неудач. Но чаще всего он чувствовал себя разбитым от того, насколько все было предсказуемым.
Он принес с собой в офис чемодан для ручной клади, чтобы с работы сразу поехать в Арланду и улететь послеобеденным рейсом САС в Пальму, на Мальорку.
В первую половину дня она паковала его вещи в картонные коробки из подвала. Все, что ему принадлежало. Отвезла коробки на склад в пригород Сольна, арендовала десять квадратных метров, поставила туда все его вещи и поехала дальше в Каролинскую больницу. Переоделась, обработала руки перед операцией и приступила. Оперировала, резала, как обычно, как всегда, как должна была, а почему бы и нет?
Обращения по испанскому телевидению, микрофоны рядами на столе в штаб-квартире Национальной полиции в Пальме, сотня голодных до сенсаций журналистов, один прилетел даже из Нью-Йорка в надежде написать о молодой блондинке, пропавшей в этом «Потерянном раю».
Рядом с ними сидел тогдашний шеф полиции и ответственный следователь Хименес Фортес и пытался навести порядок в хаосе. Тим сидел рядом с ней, хотя ему этого совсем не хотелось. Он присутствовал на пресс-конференции только ради нее и ради Эммы. Его стошнило в туалете, он вышел оттуда совершенно зеленый и выпил в баре напротив полиции целый стакан чистого виски даже безо льда. Потом он четыре часа спал в отеле, а она сидела в лиловом кресле и смотрела на него. Пыталась сосредоточиться на нем, вместо Эммы. Тревога, паника, чувство потери себя самого навсегда, понимание того, насколько все непробиваемо, что за окнами гостиничного номера чистый ад. И он
Это не я на экране. Это не я говорю, что «она была одета в розовую летную куртку из «Зары». Она обожала эту куртку. Если кто-нибудь что-то видел, знает, позвоните, пожалуйста, помогите нам, мы хотим забрать домой нашу дочь».
Фотографии Эммы.
Кадры из Магалуфа, где журналистка в красном цветастом платье задает вопрос начальнику полиции.
– Это правда, что полиция затягивает расследование, что вы хотите закрыть дело вообще, потому что исчезновение шведской девушки грозит испортить острову репутацию, а следовательно, и навредить туризму? Что гостиничное лобби оказывает на полицию давление?
– Это совершенно абсурдный вопрос. – Квадратное лицо начальника полиции сморщилось от злости. – Мы найдем девушку, это первоочередное дело.
Прочесывание местности.
Встречи с представителями организации Missing people, разыскивающей пропавших без вести. Переговоры и предложение: не хочет ли шведское отделение начать в Пальме, на Мальорке, сотрудничество со своими испанскими коллегами из аналогичной организации SOS Desaparecido? Газеты писали и об этом, и именно это и было целью Missing people. Всего лишь пиар-ход для привлечения внимания СМИ.
Лица, имена в газетах. И везде, где встречаются лица и фамилии.
На какое-то время она для всех стала «Эммой».
В шведских вечерних газетах «Афтонбладет» и «Экспрессен».
Все знали, некоторые спрашивали, другие помалкивали, все пялились, шептались, когда она заходила на работе в комнату для отдыха выпить кофе, все разговоры затихали.
Но Эмма не вернулась.
Тим не вернулся.
Его вещи лежали на складе, он забрал только одно блюдо. Из Бали, которое они купили в Таиланде. Она упаковала и это блюдо, хотя оно в такой же мере принадлежало ей, как и ему. Но что-то подсказало ей, что оно его.
Она режет и режет скальпелем, вот как сейчас, освобождает последний остаток почки, берет этот теплый умирающий орган в руку и бережно кладет в лоток.
– Все, теперь зашиваем.
Через двадцать минут они заканчивают, на дворе по-прежнему ночь, но она может ехать домой. Кто-то другой заступает на ее место, она разувается, снимает халат. Светает, наступает сладкое и влажное летнее утро, когда слышится шум машин с E4 [47] .
Она едет домой.
Паркуется у парка Тегнера. Листва огромных дубов начинает желтеть, скоро налетят ранние осенние ветра, стряхнут на землю одни листья, а другие, закаленные, останутся.
47
Основная автомобильная трасса Швеции (прим. пер.).
Она поднимается в квартиру.
Он там лежит.
Нет, не Тим, другой мужчина. Андерс, коллега из Южной больницы, с которым она встретилась на каком-то собрании всего лишь через несколько месяцев после того, как Тим остался на Мальорке.
Теперь они вместе.
Мы это мы.
Андерс будто бы ждал ее. Выжидая время. Другая любовь. Его спина в темноте, пылинки, кружащиеся в воздухе, грудная клетка поднимается и опускается. Его открытое лицо, повернутое в сторону так, что ей его не видно. Он late bloomer [48] , борец, получивший диплом врача, когда ему уже было сорок. «Я люблю его, – думает она, глядя на его голую кожу, на контур его ног под тонким летним белым одеялом. – Эмма в ночной рубашке, и, черт тебя побери, Эмма, мне сейчас это нужно».
48
Поздний цветок (пер. с англ.).