Смотрите, как мы танцуем
Шрифт:
Селим несколько раз приходил в кафе, но не нашел никаких следов Нильсы. Молодая женщина исчезла, испарилась. Хиппи приняли Селима за своего. Они попытались расспросить его о том, как и почему он сюда попал, но Селим стал заикаться и не сумел ничего рассказать. Там было много американцев, приехавших из Монтаны, Нью-Йорка, Мичигана. Два здоровенных парня с длинными рыжими бородами поведали Селиму, что сбежали из страны, чтобы их не отправили во Вьетнам. Они клялись, что никогда не отрежут волосы, и заявили, что предпочтут жить в изгнании, нежели воевать с невинными людьми, жертвами колонизаторов, такими же бедняками, как здешние бедняки. Для некоторых из них Могадор был только привалом на длинном пути. Они собирались затем поехать на Ибицу, потом в Сирию и, наконец,
На Селима произвели огромное впечатление хиппи-интеллектуалы: они умели красиво выражать свои мысли, носили книги в карманах просторных шерстяных жилетов, рассуждали об атомной бомбе, буддизме, буржуазной морали. Среди них был социолог, француз со старомодными манерами, при разговоре никогда не смотревший собеседнику в глаза. Создавалось ощущение, будто он вглядывается в горизонт и его взор проникает сквозь вас, как будто вы всего лишь сгусток эктоплазмы. Он часто появлялся в компании с американским театральным режиссером, которому впалые щеки и волосы, напоминавшие паклю, придавали сходство с вампиром. Его труппа из трех десятков актеров репетировала по соседству с портом, в заброшенном ангаре, пропахшем сардинами и рассолом. В городе поговаривали, что в Европе из-за их постановок разгорелся скандал и они приехали сюда, чтобы избежать позора и судебного преследования. По слухам, они играли на сцене нагишом, оскорбляли зрителей и мочились на них. Губернатор их предупредил: «Можете здесь остаться, но чтобы никаких скандалов. Не забывайте, это мусульманская страна».
Правда, однажды скандал все же случился. Как-то раз, в субботу, хозяин кафе схватил Карима за шиворот и отхлестал его по щекам прямо посреди толпы апатичных хиппи. Социолог поднялся и стал защищать мальчика. Сказал, что не переносит жестокости и что нельзя так обращаться с подростком. Хозяин, с трудом изъясняясь по-французски, обвинил Карима в воровстве. Он видел, как мальчишка взял со стола не принадлежащий ему фотоаппарат.
– Мне не нужны проблемы. И полиция мне здесь не нужна, – повторял хозяин кафе.
Карим резко вырвался из его рук. Социолог взял мальчика за плечо:
– Ты хотел его продать? Тебе нужны деньги?
Карим поднял на него дерзко блеснувшие черные глаза:
– Нет. Я не хотел его продавать. Хочу сфотографировать девушек на пляже.
Социолог с облегчением рассмеялся. Этот мальчик оказался не вороватым босяком, а обычным похотливым подростком.
– Ну ладно, забирай. Уверен, его владелец на тебя не рассердится. Вот видишь, для этого-то и надо избавляться от всего лишнего и жить простой жизнью, без сложностей, и быть ближе к природе. Собственность – это война, понимаешь? Ступай, возвращайся домой, и пусть тебя больше не ловят на воровстве.
Селим и Карим снова вышли на улицу. На ходу Карим смотрел в глазок объектива.
– Зачем ты украл этот фотоаппарат? – спросил Селим.
– Ты тоже решил поучить меня жить? Знаю я их, этих хиппи. Хотя они грязные и выглядят как нищие, все они лицемеры и маменькины сынки. Как ты думаешь, что они делают, когда у них заканчиваются деньги? Идут на почту и заказывают звонок за счет абонента на номер своих родителей. Стоят в очереди за посылками. Открывают банку с арахисовым маслом, суют туда палец и хнычут от удовольствия. Так-то, чувак.
Селим рассказал Кариму о Нильсе, о которой так ничего и не сумел разузнать.
– Твоя подружка? Ты с ней спишь? – осведомился подросток.
– Вовсе нет. Просто я с ней сюда приехал.
– А-а. Ну и что ты тогда дергаешься?
Селим пожал плечами. Карим, как будто раскаявшись в своей грубости, спросил:
– Ты на доске рядом с почтой не смотрел? Может, она тебе записку оставила.
На одной стороне стены напротив почты хиппи приклеивали короткие объявления. Назначали свидания, искали земляков, предлагали совместно снять комнату у местных жителей. Еще здесь висели объявления о розыске, и Селим долго рассматривал
Селим спросил:
– Что такое Диабат?
– Диабат? – рассмеялся Карим. – Это рай для хиппи, чувак. Вот что это такое.
Спустя три дня у Селима появилась возможность попасть в этот рай. Ближе к вечеру примчался запыхавшийся Карим. Он был крайне возбужден, и речь его показалась Селиму бессмысленной.
– Сегодня утром, чувак, клянусь тебе моим отцом, перед отелем «Острова» остановилась шикарная машина. И оттуда вышел этот мужик. Высокий негр с курчавыми волосами, в кожаных штанах и ковбойских сапогах. Никогда не догадаешься кто!
Селим пожал плечами:
– И кто же?
– Джими Хендрикс, чувак!
– Не знаю такого.
– Не может быть! Ну ты и деревенщина! Ты не знаешь, кто такой Джими Хендрикс? Это звезда, вот кто это. И сегодня вечером мы пойдем на праздник, о котором ты потом всю жизнь будешь вспоминать, уж поверь.
Они шли примерно час. Сначала вдоль берега, потом через лес, где росли тамариск, эвкалипты и туи. Деревья, измученные ветрами, приняли странные формы, напоминающие тощие фигурки крестьянок, взваливших на спину тяжелые вязанки хвороста. В окрестностях ходили слухи, будто в лесу полно волков и кабанов. Никто не осмеливался туда заходить, особенно ночью. Селим с приятелем перешли через Уэд-Ксоб по каменному мосту. Пастух в белой джеллабе сидел на скале и присматривал за овцами. Слева на склоне холма Селим увидел деревню Диабат. Крошечное селение, скопление побеленных известью домишек с одной, максимум двумя жилыми комнатами. Он заметил группу молодых людей, лежащих на песке, и голого ребенка, который едва научился ходить. Он плакал. Одна из молодых женщин, наверное его мать, окликнула малыша по-итальянски.
Хиппи жили в Диабате рядом с местными, вернее, вместе с ними. Снимали комнату за несколько дирхамов и делили с марокканцами их неустроенный быт. Ходили по нужде в лес, мылись в общественном фонтане или в океане. Освещали жилище свечами, а когда заболевали, жители деревни лечили их народными средствами. Местные очень их любили. Они говорили: «Они такие же бедные, как мы, а бедняки должны помогать друг другу». Как и жители деревни, хиппи терпели нашествия блох, клопов и огромных лоснящихся тараканов, которые заползают на спящего человека и откладывают мешочек с яйцами ему в ухо. Хиппи, чтобы оплатить комнату, производили обмен. Банка кокосового масла или джема обеспечивала их жильем на неделю, а то и больше.
Да, местное население смотрело на них как на странных неприкаянных людей, бедняков, приехавших из Европы и не имевших ничего за душой. Хиппи всегда были в прекрасном настроении. Они любили петь и танцевать. Заботились о животных и о детях, проявляя к ним удивительную нежность, которую жители Диабата считали трогательной и в то же время наивной. «Они сами как дети», – говорили они друг другу, когда хиппи их не слышали. Самые старые жители деревни порой проявляли к ним недоверие. Они не понимали, что происходит. Когда-то сюда пришли белые. Они пообещали, что построят для марокканцев дороги и школы, пустят поезда. Они сказали, что скоро у них тоже будут электричество, самолеты, больницы, где их будут лечить бесплатно. Но ни дорог, ни школ, ни поездов они так и не увидели. И вот белые снова вернулись. Вернулись, чтобы разделить с ними трудную, нищую жизнь. Это было очень странно. Местные дети бежали из деревни. Они уезжали в Марракеш, а то и дальше – в Агадир или Касабланку. А чужие дети приезжали сюда и уверяли, будто нет ничего лучше, ничего правильнее, чем эта скудная жизнь среди коз и тараканов.