Смотрите, как мы танцуем
Шрифт:
– Скажи спасибо, что он не испробовал эту бритву на тебе. Он должен будет узнать, что ты моя сестра и ему не следовало так себя вести.
Да, она знала, что ей ничто не угрожает, но к чувству защищенности примешивались горечь и сожаление. Омар не был, как раньше, суровым, вечно осуждавшим ее братом. Он ее больше не бил, только непрестанно отдавал приказы. Веди себя прилично. От тебя несет табачным дымом. Не смейся так громко. Что ты собираешься делать сегодня вечером? Сотри эту помаду, та была лучше. Не болтай всякую чепуху.
Уставившись в потолок, она думала: «Я их ненавижу. Я их всех ненавижу. Мне хотелось бы никогда их больше не видеть». Накануне вечером она кого-то обнимала, смеялась, слегка приподнимала юбку. Говорила: «Я тебя люблю», «Я тебя обожаю» – только для того, чтобы услышать что-нибудь милое, приятное в ответ. Вечер начался в баре отеля «Хасан», а продолжился в кабаре, где хозяйкой была корсиканка, бывшая проститутка. В полночь веселая компания завалилась в квартиру одного министра, жена которого не знала о существовании у него холостяцкого жилища. «Надо будет сказать об этом Омару, хотя он, наверное, и сам уже знает», – рассудила она.
Во время вечеринок, глядя на этих улыбающихся, хорошо одетых женщин, можно было подумать, что они пользуются большим влиянием. Что весь мир у их ног. Но, не имея мужей, они ничего собой не представляли. Их жизнь полностью зависела от милостей их любовников. Полковников и генералов, деловых людей и наследников знатных семейств, плейбоев, по сиюминутной прихоти садившихся в самолет и летевших в Лондон или Рим. Сельма была одной из этих женщин. Прошло два года с тех пор, как она уехала из Мекнеса. Хинд Бенслиман, бывшая одноклассница, сказала ей, что в столице можно пойти на курсы и получить профессию парикмахера. И Сельма отправилась туда на следующий день после приезда в Рабат. Хозяйка встретила ее более чем радушно. Взяла за руки и почти коснулась носом ее лица, словно хотела поцеловать. С восторгом воскликнула: «У тебя очень красивая кожа, в жизни такой не видела». Каждый вечер девушки, работавшие в салоне, бросали в мусорную корзину пряди волос. Они срезали их у старых пластмассовых кукол или даже у самих себя: «Это для полицейских. Любят они рыться в помойке!»
Сельма быстро поняла, что здесь не делают укладки и маникюр и что клиентки в основном работают у хозяйки. Весь день женщины торчали в салоне и проводили время, сплетничая и полируя ногти. Они делали друг другу эпиляцию и, сидя с раздвинутыми ногами и покрытым воском лобком, делились секретами. По вечерам отправлялись всей компанией в ночной клуб или один из столичных ресторанов. Клиенты знали их по именам. Владельцы дискотек платили им комиссионные.
Сельма танцевала на столах в ночных клубах столицы. До самого утра она танцевала в «Ночи и дне», в «Сфинксе» и «Клетке», и мужчины кружили ее. Сельма отдыхала на виллах в Кабо-Негро и купалась в Средиземном море. Она каталась на лыжах в Укаймедене и ночевала в одном из номеров знаменитого отеля «Мамуния» в Марракеше. Следующей весной Сельма собиралась пожить в отеле сети Club Med и поесть сочных средиземноморских креветок. Сельма одевалась в лучших магазинах в центре города. Ее любовники приказывали своим водителям отвезти ее, а сами потом приезжали и расплачивались наличными за ее покупки – шелковые платья, блузки, белье парижских марок. Сельма носила туфли в тон платьев и сумочки из натуральной кожи, куда прятала пачки сигарет «Маркиза» и тюбики губной помады.
Сельма мечтала о том, чтобы получить паспорт и купить билет на самолет. Она молилась, чтобы кто-нибудь из ее любовников повез ее в Париж или Мадрид. Но пока что следовало вести себя разумно. Не требовать слишком много, не говорить слишком много, вести себя скромно и в то же время уметь развлекать, быть легкомысленной, но не вульгарной, не отрицать, что ты шлюха, и держаться в тени, пропуская на авансцену светских дам. Нужно притворяться, будто ничего не понимаешь, изображать простодушие и испуганную невинность. Поначалу она не закрывала глаза, занимаясь любовью, и некоторых мужчин это возмущало. Им это не нравилось, они находили, что она ведет себя вызывающе. Тогда она ложилась на бок, клала руку мужчины себе на грудь, и когда он входил в нее, смотрела в окно или на стену. Они не любили, когда она с ними разговаривала, когда намекала, что ей нравится. Некоторых это приводило в ярость: «Не смей меня учить, что мне делать». И она притворялась, что подчиняется. Она научилась вести себя как собака, которая ложится на спину, высовывает язык и требует, чтобы ей чесали живот. Изображала не просто подчинение, а полную покорность. Она не притворялась, будто желает мужчину, им это было не по вкусу, зато разыгрывала удивление, тихонько постанывая. Между тем она знала, от чего ей становится хорошо. Знала, каким образом, с помощью каких движений она могла дать телу ощущение необычайной легкости. От кончиков ступней до корней волос вся она превращалась в дуновение ветра, в облачко пены, в хмельной напиток, который медленно стекает в горло и разогревает его. Она получала наслаждение, оставаясь наедине с собой.
Девушки часто и ожесточенно спорили. О том, кто получит самое роскошное украшение. Кто спрячет в лифчик самую толстую пачку купюр. Кто получит в награду миленькую квартирку или машину. Они вцеплялись друг дружке в волосы, сыпали оскорблениями. Как-то раз одна из них даже плеснула в лицо сопернице кипящим соусом, в котором тушился батат. Они пылали ненавистью, потом мирились. По правде говоря, им больше не на кого было положиться. Они сообщали друг другу адрес подпольного абортария или имя мерзавца, который во время секса бьет женщин: «К тому же он мало платит. Я-то считаю, что с ним вообще не стоит связываться». И все они пили. Праздники шли непрерывной чередой, один был похож на другой, и никакой радости они не приносили. Девушки пили, и в тот вечер Сельма явно перебрала. Хотела доставить удовольствие министру, который хвастался
Накануне вечером она напилась, хотя знала, что от спиртного становится злой, придирчивой и начинает нести всякую чушь. Алкоголь защищал ее от стыда, лишал чувства меры и толкал на невероятные поступки. В два часа ночи служанка вышла из кухни. Одна из приглашенных шепнула на ухо Сельме: «Она похожа на потаскушку, ты согласна?» Сельма подумала, что девчонка вполне может тоже оказаться осведомительницей. Возможно, слушает под дверью, а потом, когда все расходятся по домам, звонит в полицию и докладывает. Про алкоголь Сельма решила не упоминать. Она не скажет Омару, что ей было плохо. Она укрылась в дальней комнате квартиры, легла на выложенный каменными плитками пол и поставила ноги на стену. Юбка у нее задралась, и из-под нее стали видны кружевные трусики цвета морской волны. Временами живот скручивало спазмом, и она икала, как будто ее вот-вот должно было вырвать, но изо рта ничего не выходило. Она издавала такие же звуки, как собака, подавившаяся костью. Сельма надеялась, что кто-нибудь придет, потом молилась, чтобы никто ее не потревожил, чтобы все о ней забыли, чтобы вечеринка закончилась и никто не вошел в эту комнату, которая, судя по царившему там беспорядку, служила чуланом. Сельма заснула, подтянув колени к груди и положив голову на плитку. Кто-то растолкал ее:
– Поднимайся, живо!
Она открыла глаза. Встала на четвереньки.
– А теперь ступай домой! – приказал незнакомец.
– Все-все, уже ухожу! – отозвалась Сельма, направилась к выходу, и мужчина захлопнул за ней дверь.
Тошнота прошла, но теперь из глубины поднимался гнев, ненависть. Она их ненавидела и с удовольствием прокляла бы. Ей хотелось бы никогда с ними не встречаться, чтоб они сдохли, а она навсегда забыла бы, во что они ее превратили. В жалкую, переигрывающую актрису из дрянного кино. Она как бы со стороны слышала свой голос, повторяющий одни и те же фразы, одни и те же шутки, и теперь, протрезвев, она вспомнила, как самый злой из них со скучающим видом сказал: «Да понятно, понятно, ты это уже говорила». Он как будто плюнул ей в лицо, как будто угрожал, намекая на то, что она всем наскучила и впредь может не рассчитывать на то, что ее позовут.
Сельма ненавидела их, но все равно стоило ей расстаться с ними, стоило провести день без новых приглашений, как на нее наваливалась тоска. Она принимала важные решения. Она считала, что способна на самопожертвование, воображала, как станет зрелой, мудрой, рассудительной. Найдет себе достойную работу в каком-нибудь офисе или в магазине в центре города. Она никому ничем не будет обязана, перестанет жить под наблюдением. Будет наводить чистоту в своем доме, всю ночь смотреть телевизор или курить в ванной. Сельма давала себе обещание чаще навещать дочь и даже однажды забрать ее к себе, в эту маленькую квартирку, где им придется спать в одной кровати. При мысли о Сабах у нее скрутило живот. Она так и не смогла полюбить дочь, так и не смогла смотреть на нее иначе чем на досадную случайность, неотвратимое несчастье. Сабах мешала ей всегда. Еще когда Сельма носила дочь в животе, когда ребенок рос внутри нее, она относилась к нему как к проклятию, к помехе своему одиночеству. Мужчины не способны это понять. Это их вечное стремление колонизировать тебя изнутри. Желание вонзиться в твое тело и полностью тобой завладеть. А еще и зародыши, что растут в животе. И члены, проникающие в тебя: им нужно, чтобы ты была глубокой, насколько это возможно, влажной, как тропические джунгли. Она подумала: «Женщины похожи на страны, которые войска разоряют, сжигая поля, до тех пор, пока жители не забудут свой язык и своих богов».
Потом звонил телефон, ее звали на праздник, и на душе у нее сразу становилось легко. Она прыгала от радости, открывала шкаф и бросала на кровать платья и шелковые комбинации.
В январе 1971 года Мехди прошел конкурс, организованный Финансовой инспекцией, и занял первое место. Из всех, успешно сдавших конкурсные экзамены, только пятеро были марокканцами. Трое из Феса, один из Касабланки, один из Рабата. Мехди сделали руководителем Налогового управления. Он разместился в просторном кабинете на пятом этаже здания в центре города. Его секретарша Жанин была замужем за марокканцем, которого встретила, когда училась в университете в Лионе. Она была хорошей секретаршей, толковой и организованной, но Мехди всячески ее избегал. Когда она входила в кабинет, он старался не встречаться с ней взглядом. В ее присутствии он чувствовал себя не в своей тарелке. Терпеть не мог ее длинные красные ногти, которыми она с бешеной скоростью печатала на машинке. Его раздражал ее голос, как и манера делать глубокий вдох, прежде чем начать нескончаемый разговор. Этот разговор она на самом деле вела сама с собой, поскольку отвечала на свои же вопросы, не давая собеседнику ни малейшей возможности вставить хоть слово. Мехди общался с ней через приотворенную дверь в кабинет, где он записывал на маленький диктофон список распоряжений. Жанин звала его «господином директором», точно так же к нему обращался и привратник Симо. Мехди поначалу думал, что подчеркнутое почтение, подобострастные жесты, манеры Симо придерживать перед ним дверь, склонять голову, кивать по любому поводу будут всякий раз ставить его в неловкое положение. Когда он парковал машину перед зданием управления, Симо мчался к нему навстречу. Терпеливо стоял рядом, затем провожал до порога, иногда осторожно снимая пылинки с костюма Мехди. Первые несколько раз Мехди совал купюру в руку старика, источавшего ароматы консервированных сардин и немытого тела, и тепло благодарил за благословения, которыми осыпал его привратник. Но потом этот фокус, повторенный в сотый раз, наскучил Мехди. У него уже не получалось улыбаться этому усердному, раболепному человечку, пытавшемуся каждый день вытянуть из Мехди денег, чтобы пойти в бар на центральный рынок и выпить пива.