Смотритель

Пелевин Виктор Олегович

Мне пришло в голову, что луна — это самостоятельное светило, только излучает оно свет другой природы и питает не дневную реальность, а ночную, то есть наши сны… А дневная ложь про отраженный свет — просто способ, которым демон рассудка пытается скрыть эту великую тайну.

— Поэтическая банальность, — пробормотал голос в моей голове.

Я не возражал.

Даже если я видел сейчас что-то вроде сна, из него не было выхода — зеркальная стена, словно лента Мебиуса, привела меня в то же место, откуда я начал свой путь.

Отражения сливались с реальностью. Мне стало казаться,

что я заблудился в пустыне — и точно так же заблудились эти руины, косые арки, залитые бледным светом разваливающиеся лестницы.

Я поднял глаза к луне, несколько секунд впитывал ее голубой огонь — и вдруг понял, что могу покинуть это место тысячью разных способов.

Мне сделалось легко и радостно. Отойдя от зеркала, я стал подниматься по одной из лестниц. Через пару шагов я зажмурился и вообразил, что иду по дороге Смотрителей (я представил ее со всей возможной отчетливостью), — а темная ложбина, где я имел неосторожность войти в голову Его Безличества, осталась за моей спиной.

Когда я открыл глаза, я действительно шел по дороге.

Здание в форме головы опять оказалось впереди, но теперь его силуэт был ближе. И передо мной уже не осталось холмов и впадин — последний участок дороги был совсем ровным.

Я с облегчением вздохнул. Испытание оказалось хоть и жутковатыми, но не особо тяжелым.

Однако почти сразу у меня появилось подозрение, что впереди еще какой-то сюрприз. Мне придется иметь дело с самим собой, сказал Антон Второй. Если речь шла о зеркальном зале, где я то и дело натыкался на свое отражение, то я сумел из него выбраться. Но если он имел в виду другое…

Я понял, что именно.

Он наверняка намекал на любимую страшилку спиритов и писателей-романтиков, когда затаенный страх вырывается из глубин человеческого ума и материализуется, превращаясь из внутренней реальности во внешнюю.

Я усмехнулся этой мысли — мне, с моим монастырским детством и юностью, даже и вспомнить было нечего. Главным моим кошмаром всегда был страх провалить очередной экзамен. Но он владел мною и сейчас. Ожидать от себя каких-то мрачных манифестаций не приходилось.

Впрочем, так ли это?

Нет, не так — в моей жизни присутствовал страх, свежий и очень реальный. Это был…

Охвативший меня испуг оказался таким внезапным и сильным, что я остановился и закрыл лицо руками. Я ведь видел его во сне, понял я, и знаю теперь, как он выглядит.

— Сударь, — раздался тихий голос совсем близко, — прошлый раз я спешил, и мы не успели договорить. Но сегодня я всецело ваш.

Великий Фехтовальщик стоял впереди на дороге.

Он выглядел точно так же, как в моем сне, только теперь я заметил на его боку рапиру. Не позолоченную придворную подвеску, а длинный рабочий прибор в побитых ножнах (я сразу вспомнил, что опаснее всего именно глубокие колотые раны — какие и наносит этот похожий на огромное шило инструмент).

В следующий момент Великий Фехтовальщик вытащил рапиру из ножен.

Я знаю кое-что о концентрации внимания. Но во время своих тренировок мне редко удавалось достичь такой неотрывной сосредоточенности, с какой оно следовало теперь за движениями порхающего передо мной лезвия. А мой визави, похоже, наслаждался

собой — принимая разные фехтовальные позы, он делал выпады вверх и вниз.

Он, несомненно, был мастером — его движения выглядели по-настоящему красиво и уверенно. Особенное впечатление произвел на меня один несколько раз повторенный им выпад, при котором он как бы деликатно уступал дорогу, отстранялся, раскланивался — и в последний момент, извернувшись из крайне неудобной позы, наносил быстрый и далекий укол в область живота.

И все это время лезвие гуляло в двух шагах от меня. Ближе он пока не подходил, но я не сомневался, что он проткнет меня при первой атаке. Было непонятно, почему он медлит.

— Вооружайтесь, сударь, — сказал он. — Я не желаю убивать безоружного.

— Чем? — спросил я.

— Да чем вам угодно… Вот хоть каминные щипцы.

И он оглушительно захохотал.

Я понял, что мы стоим уже не на дороге.

Сосредоточившись на его рапире, я полностью перестал воспринимать окружающее и не заметил, как мы оказались в аскетично убранной комнате с двумя передвижными экранами. За одним был камин, за другим — небольшая походная кровать.

Каминных щипцов, однако, нигде не было видно.

— Отчего вы хотите меня убить? — спросил я, отступая к стене.

Великий Фехтовальщик выпучил глаза.

— Я? Хочу вас убить? Сударь, вы меня оскорбляете. Вы давно мертвы, и хорошо это знаете. Мне ни к чему вас убивать — мне достаточно просто напомнить, как обстоят дела… Испанский выпад!

Он сделал легкий выпад, и рапира кольнула меня в левую руку. Это был настоящий укол, и на моей ночной рубашке — отчего-то на мне оказалась длинная белая ночная рубашка — выступила кровь. Если бы я спал, я бы точно проснулся. Но увы, все происходило на самом деле.

— А теперь speciality of the house [4] , — сказал он весело и дружелюбно, и навел рапиру мне в лицо. — Английский выпад! А?

Он опять захохотал — и без всяких видимых усилий, будто это было самой простой вещью на свете, разделился на множество людей. Словно он был складным ножом, раскрывшим свои лезвия, каждое из которых, в свою очередь, выкинуло еще несколько лезвий, почти неотличимых друг от друга: эдакие офицеры-сорвиголовы восемнадцатого века, дышащие перегаром и фатализмом. Их оказалось так много, что они заполнили комнату.

4

Фирменное блюдо (англ.)

Все они пошли на меня. Я заметил в руках у одного белый офицерский шарф и испугался, что меня сейчас задушат, но шагнувший ко мне сбоку гигант — самый крупный из них — резко и неожиданно ударил меня в висок овальной золотой коробочкой, и я повалился на пол. Потом меня действительно стали душить шарфом, и я даже успел порадоваться своей догадливости.

Вопрос со мной, похоже, был уже решен судьбой — и на таком высоком уровне, что волноваться казалось невежливым.

И тут я впервые в жизни ощутил Флюид.