Смотрящие в бездну
Шрифт:
Лизи вытащила бутылку «Шардоне» и протянула ее Бенедикту вместе со штопором, а сама наклонила голову, всем своим естеством показывая, что раз он сейчас в доме мужчина, то и это тоже входит в его обязанности.
Бен не возражал. Опыта в открывании винных бутылок у него хватало. Парень умело всадил штопор, крутанул несколько раз и одним уверенным рывком с отчетливым «чпок» вытащил пробку.
Лизи одобрительно улыбнулась ему, опираясь плечом на холодильник. Прекрасная девушка со скверным характером. И скверность эта проявлялась в нелюбви к сюсюканью и отсутствии четкости ответов на заданные вопросы. Она любила
Бог терпел, и нам велел.
Эл Джи разложила куриный рулет в тарелки, пока Бен разливал вино по бокалам, после чего помог девушке сесть на стул, галантно придвинув его, сел напротив и поднял бокал. Они озвучили тост и звонко ударились краешками бокалов, отпив каждый по нескольку глотков.
Вино отдавало маслянистостью и лимонным ароматом с примесью орехового послевкусия. Но оттого напиток не становился хуже. Бенедикт в принципе любил сухие вина, поэтому, сделав удовлетворенную гримасу, парень отрезал кусочек рулета и сунул его в рот.
Было вкусно. Они непринужденно болтали, а дождь шумел за окном, и с каждой проведенной ими минутой рядом усиливался и усиливался. Эпицентр урагана навис над Герширдом и остановился, вываливая всю свою мощь на этот маленький городок, точно в отомщение за все людские козни против природы.
Вспышка. Лизи испуганно ойкнула, не сумев себя перебороть, и в следующее мгновение в доме погас свет. Привыкшие к яркому освещению глаза ослепли, словно вместе с разорванным кабелем линии электропередач на перекрестке 95-го и 78-го авеню разорвались нервные окончания, соединяющие глаза и мозг.
В темноте заскрежетали ножки отодвигаемого стула, и следом за ним послышались неуклюжие человеческие шаги.
– Ты куда? – обратился он в пустоту.
– Сиди, я сейчас, – отозвалась Эл Джи. И не соврала. Меньше чем через минуту она вернулась, щелкнула зажигалкой и поставила два подсвечника на стол. В свете огня парафиновых свечей лицо девушки приобрело еще более миловидные черты, делая ее напуганной маленькой девочкой, которую хотелось обнять и тискать до тех пор, пока не пройдет гроза.
Бенедикт улыбнулся, умиляясь ее красоте.
– Тебе идет этот грим, я говорила?
– По-моему, да, – отозвался он. – Очень вкусный рулет. Ты сама готовила?
– Не, это ма делала. Я редко у плиты стою, – сказала Лизи с долей отвращения к готовке.
Бенедикт нахмурил брови.
– Погоди, то есть ты живешь с матерью?
– И с папой, ага. А в чем проблема?
Он театрально указал в сторону окна.
– Даже не знаю.
– А, – ответила она, – они в Мехико по работе. Я звонила им – мама сказала, что сегодня там было под сорок пять градусов на солнце, так что… – девушка развела руками.
– Ясно, – ответил Бен, одобрительно кивая. Он поднял бокал.
– За тебя. Спасибо, что не выгнала в такую непогоду.
Лизи отмахнулась свободной рукой. В голове у нее приятно шумело, и она полностью отдавалась медленно нарастающей волне расслабления, первой за весь этот сумасшедший день. Они выпили. Бен потянулся за салфетками, но не рассчитал скорость своего движения и завалил подставку на пол.
– Я подниму.
– Я подниму, – сказали они в один голос и наклонились, оказавшись непростительно и неприлично близко друг к другу;
– Кстати, я – Бен, – неуверенно сказал парень.
– Лизи. Лизи Голд, – еле слышным шепотом отозвалась она и подалась чуть вперед. Этого было достаточно. Бенедикт нашел ее губы своими в нависшем над ними черном полотнище сумраке.
На часах было пятнадцать минут второго, и в этот момент девушка с зелеными прядями волос, живущая на другом конце города, вымокшая до последней нитки, захлопнула за собой железные двери подъезда.
14
Дождевая вода стекала с волос Элари, капая на ступени лестничного пролета и возвращая прядям их истинный, темно-каштановый цвет без всяких посторонних вкраплений. В подъезде больше никого не было: ни любопытных соседей, вылезающих посмотреть, кто это ползет посреди ночи в свою квартиру; ни подростковых орав, тихонько бренчащих на своих первых гитарах; ни уличных кошек, которые иногда наведывались в дом и которых Элари подкармливала чем-нибудь вкусным из своих запасов.
Она поднималась по скользким от влаги ступенькам совершенно одна, и лишь свет овальных ламп под потолком соизволил составить ей компанию. Многие из них уже давно грозились перегореть, но все еще держались, кажется, на одном честном слове и из последних сил, отчего освещение в подъезде было максимально тусклым и серым.
Стоя у своей двери и судорожно нащупывая в рюкзаке ключи, Элари ощущала себя героем старого монохромного фильма, где нет ни одного цвета, кроме белого, серого и черного, и ни единого звука тоже нет. Будто кто-то обронил маленькую спичку и этим неосторожным жестом выжег весь мир дотла.
Подцепив наконец кольцо, на которое крепилась связка ключей, Элари заметила, как в глубине рюкзака мигает мобильник, и выругалась про себя. Она разблокировала экран и увидела несколько пропущенных от Люсинды Вилл, которая вечно за нее беспокоилась. Элари выбрала быстрый ответ сообщением «прости, я уже сплю», убрала мобильник в карман куртки, отперла входную дверь и пересекла порог квартиры.
Пусто. Абсолютная пустота.
Как и всегда.
Как и внутри Элари.
Девушка расстегнула молнию на ботинках и бросила их куда-то вбок, не заботясь об аккуратности, следом скинула кожаную куртку, футболку и джинсы, оставив их скомканными прямо на тумбочке в прихожей, и проследовала в ванную комнату, не включая свет.
В ванной не было окон, и Элари не видела, как небо раздирают кривые зубья молний, не слышала, как синева над Герширдом молит о помощи и пощаде, расходясь оглушительном крике и заставляя трещать стекла многоэтажек, частных домов и магазинных витрин. Она не слышала ничего и не хотела слышать.
Наощупь найдя ручку-регулятор в душевой, Элари повернула ее: ванную комнату наполнил шум воды, мирный и монотонный. Лифчик и трусики отправились в корзину для белья, и девушка встала под горячие струи душа, закрыв глаза. Бинт все еще был на ноге, хоть и сбился набок, ступню жгло, и от нее в сливное отверстие потянулись алые кровавые ленты, одна за другой исчезая в темноте водосточных труб.