Смотрю на мир глазами волка
Шрифт:
Впрочем, нулевое настроение скорее всего объяснялось банально — «капуста» с периодичностью качания маятника вливалась в кассу бесперебойно, а главное — без малейших моих движений. Бизнес налажен от и до. Кайфуй да не смейся, ан нет, скука — меланхолия, то бишь, сковала мою энергичную натуру посильнее узкоизвестного ментовского изобретения — жестко самозатягивающихся стальных браслетов.
Мысли невольно побрели в философию: вопрос вопросов русского человека «что делать?». И даже круче — зачем вообще жить без острых ощущений, превращаясь в паразитирующего рантье?
Какие-то завиральные
Взглянул на настенный медико-астрологический календарь. Может, сегодня просто-напросто магнитные бури свирепствуют, сбивая людей с панталыку? Но нет, космос оказался совершенно не при делах.
«Белая Лошадь» обладала мощным энергетическим зарядом. Захотелось что-нибудь совершить. Не выудив из головы ничего стоящего, решил прошвырнуться по улицам родного Екатеринбурга — авось, что-то и подвернется. Оружие брать не стал. Ощущая под мышкой пистолет, невольно становишься агрессивно-настороженным, а мне хотелось просто спокойно побродить среди толпы, почувствовать себя таким же заурядно-приземленным, как они. Для разнообразия хотя бы.
Апрельское солнышко ласково уничтожало последние опорные пункты холода, стирая с лица земли уже редкие островки почерневшего снега. Жизнерадостно-беззаботное журчание ручейков по краям мостовой напомнили детство, когда я вырезал из сосновой коры крохотные лодочки и отправлял их в далекое романтичное плавание, наивно веря, что все ручейки обязательно впадают в море. Сейчас-то я понимаю, ни один кораблик желанной цели так и не достиг, не вырвавшись даже за пределы города. Реальность обычно жестока — слишком много непредвиденных заторов и катастроф на пути любой мечты.
В диссонанс с радостным ярким днем лица у прохожих были в большинстве своем хмурыми. Ну, тут все ясно — бешеный аллюр инфляции, беспредел и в политике, и в экономике, прогрессирующая безработица благотворно на самочувствии масс, безусловно, не сказываются.
На многих лицах застыла гримаса озлобленной замкнутости. Я даже на секунду усомнился — не в зоне ли вдруг снова очутился? Там у всех заключенных подобные физиономии.
Нет, мне срочно требуется допинг положительных эмоций, а то банальная скука может свободно перерасти в черную депрессию. Стыдно признаться, но, видимо, и мне в какой-то мере не чужды стадные настроения.
Незаметно для самого себя ноги принесли к родной пивнушке «Вспомни былое».
Контингент полуподвального помещения был обычный — представители всех возрастов мужского пола, но с одной, роднящей их, отличительной особенностью — синими от обилия татуировок кистями рук. По ним легко читалась нехитрая биография владельцев. Все-таки как обманчива внешность! Вон за столиком скромно примостился чистый божий одуванчик, которого смело можно приглашать в кино на роль деревенского священника. Но его левая клешня, испещренная наколками причудливых колец и перстней, перечеркивала благообразную наружность, засвечивая истинную натуру — матерого волчары. На пальцах красовались все режимы, начиная с «малолетки» и заканчивая «особым». Венчал эти уголовные премудрости крест в круге, означавший, что рецидивист сидел за разбойные нападения.
А вот беркутом навис над столом здоровенный мужик с жестокой мордой профессионального
Я устроился за боковым столиком. Он казался незанятым. Вдруг заметил торчавшую вровень со столешницей седую голову. Словно человек стоял на коленях, молясь одинокой пивной кружке. Заглянув под стол, понял, в чем дело — старик не являлся идолопоклонником, а был безногим калекой на низенькой самодельной каталке. На черном, видавшем виды пиджаке выделялась орденская колодка из цветного оргстекла.
— Тебе же неудобно, земляк, — сказал я, сам удивившись своей чувствительности. — Давай-ка посажу по-человечески.
Подхватив под мышки довольно тяжелое тело, усадил старика на стул. Тот, невнятно пробормотав слова благодарности, вновь уставился странно-пустым взглядом в свою кружку.
Кокетливо виляя увесистым задом, к нам подошла барменша Ксюша.
— Добрый день, Евгений Михайлович! — проворковала она, ставя передо мной пару кружек светлого пива. — Чешское. Ваше любимое.
— Ветерану то же самое организуй, — кивнул я на соседа по столику. — За счет заведения.
Старикан оказался гордым и пытался отказываться, но я решительно сжал его руку, с удовольствием отметив, что она свободна от лагерных печатей.
— Не возражай, земляк. Я по-дружески. Уважая, а не унижая. Пенсии-то, небось, только на вермишель и хватает?
— Это точно! — Старик как-то обмяк и перестал сверкать на меня выцветшими серо-стальными глазами. — Ладно. Можно выпить напоследок.
— Спешишь куда?
— Отбываю.
— Далеко?
— На Кавказ. Северный.
— Дак там же…
— Идет ликвидация бандформирований. Знаю! — Старик помрачнел и приложился к кружке, клацнув о край зубами.
— Встречать-то хоть будут?
— Друг у меня там. Я к нему в Грозный четыре раза ездил. Да и он сюда пару раз. Грецкие орехи привозил… Давлет для меня как сын иль брат младший. В сорок втором жизнь мне спас. Хотя и напрасно…
— Расскажи, земляк. Люблю про войну слушать. Давай-ка наркомовских хлопнем. — Я подозвал Ксюшу. — Организуй нам с товарищем майором водочки. И рыбки соленой.
— Не дослужился, — слабо улыбнулся мой собеседник. — Отставной капитан я… Василий Иванович Седых.
— Вот и давай за знакомство! — Я бодро плеснул из появившегося графинчика прямо в кружки.
На этот раз капитан не протестовал и без лишних слов проглотил «ерша», даже не поморщившись.
— Расскажу, Евгений Михалыч, коли желаешь, — сказал он, не обращая внимания на красную рыбу, нарезанную аппетитными лоснящимися ломтиками. — Был август сорок второго…
Стоял жаркий август 1942-го года. Трава пожухла и шелестела под ногами. Небольшая лощина между лесистых гор стала военным лагерем отступающей части. Всюду поблескивали красные эмалевые звездочки на пилотках. Полк отступал из Карачаево-Черкесской области, полностью оккупированной фашистами, к главному Кавказскому хребту, который должен был стать надежной перемычкой на пути противника к морю.