Смотрю, слушаю...
Шрифт:
— Вот что, земляки. Родина вырастила нас, поработала на нас, теперь мы должны работать на Родину. И давайте трудиться на своих участках честно.
От этих слов Гайдай устремился бог знает куда. Его поймали, вернули.
— Я, конечно, буду писать все как есть.
— Да пишите! Пишите! И на вас напишут!
— Но я бы хотел слышать от вас, думаете ли вы исправить положение?
— Думаем! — сказал Гайдай и кинулся туда, куда глядели глаза. Его повернули.
— Что для вас, Алексей Алексеевич и Михаил Потапович, сейчас
— Надо пустить завод!
— Когда будет сдан завод?
— Дней через двадцать, — ни на мгновение не задумавшись, отвечал Гайдай и дернулся.
— Вы уверены?
— Через месяц, — опять ни капельки не задумавшись, отвечал Гайдай и дернулся в другом направлении. Липченок бросил его, хохотал, вытирая слезы: «Ей-бо, сколько живу, такого не видел!» Красный Михаил Потапович крутил головой: «О, кум, кум!» Алексей Алексеевич кивал и вздыхал: «Такая петрушка!» Гайдай неуловимым движением руки достал новую папиросу. Алексей Алексеевич и Михаил Потапович поспешили с горящими спичками.
— Петр Петрович! Я — не строитель и то вижу, что за месяц здесь не управиться, если вы даже кинете сюда всю свою организацию.
— Ну, к середине сентября. Это абсолютно точно! — опять ни на секунду не задумавшись, отвечал Гайдай и, перегнувшись, оказался за рейкой агрегата.
— Вы уверены?
Гайдай хотел нырнуть под рейку назад, но голова его встретила несколько колен.
— Ну, к концу сентября. Это абсолютно точно, — еще не распрямившись, отвечал Гайдай и устремился туда, куда вынырнули его глаза, но там встретил его сам агрегат, и Гайдай заходил за рейкой, как арестованный по камере.
— Как, Николай Васильевич, управитесь к концу сентября? Если они дадут людей, сколько потребуется.
Вербников посмотрел на завод. С прежним своим голубым достоинством перевел глаза на меня:
— Если дадут, людей, то до октябрьских праздников справимся.
От испуга Гайдай опять повернулся назад, но там был все тот же завод. Хотел снова нырнуть под рейку, но снова наткнулся на колена.
— Будут люди, Петр Петрович?
— Будут! Абсолютно точно! — отвечал Гайдай, кидаясь, как тигр на решетку, но тут увидел квадрат из реек, куда можно улизнуть, нырнул, увидел свои «Жигули» и, давая простор своей злобе, бросал, оборачиваясь: — Друзья называется! Ну, ничего! Ничего! Вы пишите! Посмотрим…
«Жигули» уже неслись в гору. Липченок кричал вдогон:
— Еще й угрожает! Видали мы таких!
— Поеду и я! — сказал Алексей Алексеевич. — Такая петрушка!
— Езжайте!
— Езжайте, Алексей Алексеевич, — сказал Михаил Потапович, вытирая красное вздрагивающее лицо.
27
Дядя Петя только теперь нашел нужным подойти. Он подошел, подобрал у моих ног гнутый гвоздь; сказал таким голосом, ровно мы вчера виделись:
— Ну, здравствуй, Николаевич. — И выпрямлял
— Кого забрать? Куда забрать? — накинулся на него Липченок. — Я как заберу, всем чертям будет тошно!
— Ну, ты ж не черкайся, Иванович! Надо по-доброму решить, де Николаевичу ночевать.
— Чего решать? Раз землячок Приехал на родину, он будет только у меня!
— Ну, ты ж и скажешь! У тебя и так там жильцов хоть отбавляй, та ще там Николаевич будет!
— Места всем хватит. А мы с землячком на сене будем спать, на потолку. Верно, землячок?
— Не надо спорить! Дядя Петя! Филипп Иванович!
Но ни тот, ни другой не слушали меня.
— Ну, ты ж и придумаешь: на потолку! Як коты те будете! У тебя потолок як решето, град поколотил, а ты туда племянника!
— Ничего страшного! Прохладнее будет спать! И все видно: месяц, звезды. Верно, землячок?
— Ну, ты ж и скажешь: прохладнее будет спать! А як дождь пойдет?
— Страх великий: дождь! Не найдем, что делать, если дождь пойдет? Харитину к дочке прогоним, вот что мы сделаем!
— Ну, ты смотри на него! Он будет жинку к дочке прогонять, а у меня хата пустовать.
— Да на черта она нужна, твоя хата! Тут история решается, а он со своей хатой лезет!
В то самое время, когда Липченок говорил про историю, дядя присматривался к какой-то торчавшей в грязи, в колдобине, железной ленте и вдруг обратился к инженеру:
— Гля, Потапович, тебе нужна та железяка?
— А зачем она мне?
— Ну, может, в хозяйстве на что сгодится.
— Нет, Ермолаевич, не нужна.
— Ну, тогда я ее заберу. Мне Братильша наказывала чистилку сделать. Так эта железяка як раз пойдет.
Липченок смотрел, смотрел, смаргивая слезы, и взорвался:
— Да на черта она тебе сдалась, та чистилка вместе с Братильшей, от же, ей-бо, черт возьми! Мы о деле говорим. А он о какой-то чистилке для Братильши, которой завтра умирать!
— Ну, ты ж не черкайся, Иванович, гля на тебя, — несердито журил дядя. — Это ж нехорошо и слухать.
— А какого ж ты..? — выругался Липченок и засмеялся, оглядывая нас.
— Ну, це еще хуже.
— А чего ты доводишь до греха?
— Я ж тебе по-человечески сказал: чего ты будешь Харитину свою выпроваживать, когда у меня хата пустует?
— А чего ты болеешь за мою Харитину? Ничего ей не сделается. Она мне тут упеклась, а там внука надо доглядать!
— Ну, ты гляди на него! Он будет Харитину отправлять с хаты, а у меня будет хата пустовать. Кто ж нас умными назовет?
— Да пошли они все к черту и ты вместе с ними и со своей хатой! Сто лет бы назад сгорела она тебе, седне бы юбилей справили, пропади она пропадом, твоя хата, от же, ей-бо, черт возьми! Тут стоит вопрос: быть или не быть, как сказал принц датский.