Смута. Письма самозванки
Шрифт:
– Может, и так, – заметил Долгорукий.
– Как бы осечки не вышло, – тревожно добавил воевода Голохвастов.
Желваки на его челюсти ходили ходуном, словно не прибитые доски на дощаном настиле.
– Все равно надо вылазку устраивать и подкоп завалить, – угрюмо пробурчал воевода Долгорукий.
– А своего-то пороха у нас хватит? – воевода Голохвастов с опаской посмотрел на Долгорукого.
Долгорукий ухмыльнулся, потирая руки:
– А как же, есть порох.
– А наcтоятель знает? – поинтересовался Голохвастов.
–
Митрополит Иоасаф бродил по монастырскому подворью, подбадривая иноков. Монахи чистили пищали и таскали на стены мешки с порохом в плетеных ивовых корзинах. Затащив корзины наверх, они накладывали на них крестное знамение и протягивали кулак в сторону польского лагеря. Лука, тощий монах с длинной жидкой бородкой, присел на бочку с порохом и задрал глаза к небу. Подле него на бревно тут же присел другой монах по имени Евлампий и, хитро посматривая на Луку, принялся ковырять в носу.
Сотенный голова Иван Внуков, разминаясь после крепкого сна, вышел на монастырский двор. Монахи, постанывая и охая, продолжали таскать заряды на стену.
– А вы чего, трутни, расселись? – Голова Внуков шутя качнул сапогом бочку, на которой сидел Лука.
На самом же деле Лука вовсе не молился, а тихонько посапывал, утомившись от тяжелой для монаха работы. Его товарищ не замечал тихого свиста, вырывавшегося изо рта Луки. Когда земная твердь в виде бочки качнулась под задницей монаха, тот непроизвольно затараторил:
– Иже еси на небеси…
Евлампий поднял глаза на стрелецкого голову.
– Чего расселись, говорю? – повторил свой вопрос Внуков.
– Так молились, батюшка!
Евлампий, кряхтя и охая, слез с бревна, не забыв при этом ухватиться за ушибленный бок.
– Молились они, – фыркнул голова. – Жарче надо было молиться.
– Куда уж жарче? – огрызнулся Евлампий.
– Молились бы жарче, не принесла бы нечистая на землю нашу адовых мук.
Евлампий остановился и, вытянув худую бородку к небу, отчаянно заскулил.
– Ну, правильно, – кивнул Иван. – Может, святые отцы-угодники твой плач, Евлампушка, услышат.
Воевода щелкнул саблей в ножнах. Монахи испуганно подпрыгнули.
– Не боись, святые отроки, – рассмеялся воевода. – Дайте-ка я вам сейчас подсоблю.
Он скинул саблю с поясом, содрал через голову кольчугу, бросив ее на телегу, ухватился за ствол пищали. Закинув ее на плечо, воевода лихо зашагал к каменной лестнице, что вела на крепостную стену.
– Предупреди Годунову… – Долгорукий поправил застежки на кафтане и вновь уставился на иконы.
– Нет ее, еще второго дня пропала куда-то, – с огорчением буркнул воевода. – Вслед за казаком, что от Шуйского послание привез, ушла, верно.
Долгорукий помотал
– Не такая Ксения. Век до кончины при монастыре будет грехи замаливать.
– Так нет у нее грехов-то! – вспылил воевода.
– У нее нет, – серьезно и растянуто так произнес Долгорукий. Сказал так, словно хотел сто раз подчеркнуть сказанное им. – А у Бориса, отца ее Годунова, воз да мелкая тележка.
Воевода понимающе кивнул.
– Упаси от беды рабу твою Ксению, Господи! – прошептал Долгорукий, наложив на себя крест. – Настоятелю передай, чтобы с Пятницкой башни зорче дозорные смотрели. Упустят ляхов – голову сниму. – Долгорукий сжал кулак и с силой ударил по деревянному столу. Лики в подставах подпрыгнули, но не упали.
Воевода это заметил сразу и довольно пробубнил:
– Бог с нами. Вон как ты по столу звезданул, а иконам хоть бы что. Знак это, князь.
Долгорукий согласно кивнул:
– Ну, дай-то Бог. Когда начнем?
– Как петухи на монастырском подворье закукарекают, так и начнем.
Во дворе монастыря построились стрельцы и казаки, участвующие в вылазке. Долгорукий разделил всех на три отряда.
Ночь на 11 ноября в лагере Сапеги прошла беспокойно. Выстрелы пищалей и мушкетов раздавались посреди самого польского лагеря.
– Что происходит? – Встревоженный Сапега испуганно выскочил из своего шатра. Слуги невнятно пожимали плечами и жались к яркому пламени костра.
– Русские пошли в атаку? – Сапега ухватил метавшегося рядом гусара.
– Хуже, ясный пан! – испуганно пролепетал гусар.
– Что же тогда? – удивленно воскликнул Сапега.
– Нечистая сила! – так же испуганно пролепетал гусар.
Сапега стал всматриваться в темную мглу ночи. Сквозь нее явно проступали очертания крепостных стен лавры и отчетливо были видны огни факелов на стенах. Но было и еще что-то, не понятное его разуму. Разуму вояки, что всегда видел перед своими солдатами противника, отдававшего ясные и четкие команды. Сейчас же, стоя во мраке ночи, Сапега совершенно не понимал, что происходит и с кем он должен сражаться. Нечто странное заставляло его солдат палить друг в друга, кидаться на товарищей с саблей наперевес. Кони испуганно ржали, срывались с привязи и исчезали во мраке.
Наконец Сапега заметил причину такого яростного переполоха. Тени. Темные тени скользили по польскому лагерю. Доводили до исступления его гусар и уланов. Поляки стреляли по теням из всего, что было в их руках, но тени продолжали двигаться, сея в лагере панику и ужас. Даже удары сабель не причиняли им никакого вреда.
– Что же это такое? – испуганно заорал польский гетман.
Вокруг Сапеги сгрудился небольшой отряд гусар, закрывший своего гетмана широкими спинами. Полковой капеллан испуганно прижался к черному деревянному кресту и неистово крестился, завывая молитвы. Сапега приказал гусарам оторвать его от креста и поставить перед ним.