Смута. Письма самозванки
Шрифт:
– Почему идет дождь? – спросил Зырян.
– Это не дождь, – пояснила Ксения. – То земля наша плачет.
Зырян почесал затылок и посмотрел на землю. Снежка, запорошившего поле и лес, не было. Под сапогами пробивались зеленые клочья травы. Они, словно зеленое покрывало, укутывали весь скит от бревенчатого частокола с одной стороны до маленьких деревянных воротцев, расписанных красной краской.
– Что мне делать, царевна? – виновато спросил казак.
– Завтра ты можешь уехать в Москву, а сегодня, если хочешь, оставайся на обряд посвящения.
Ксения повернулась к массивным воротам. На мгновение Зыряну показалось, что она вовсе не идет, а плывет, парит над землей, словно белая лебедь по глади тихого озера.
– Она святая, – услышал он чей-то тихий голос. – Она предана своим богам, но и нам она не чужая.
Зырян обернулся. Перед ним стояла русоголовая девчонка с толстой косой и венком из желтых цветов мать-и-мачехи.
– Идем же, казаче, – ласково пропела она. – Я провожу тебя в твой дом.
Где-то в одной из изб грустно и наивно заиграл костяной рожок, и поплыли, словно волны, струны гуслей. Солнце стало медленно падать в сияющую тихую гладь лесного озера. Пение лесных пташек и стук дятла стихли. Небесное окошко распахнулось, и на грешную землю робко глянул задумчивый месяц. Железные запоры на воротах скита скрипнули, и ворота тихо запахнулись.
Штурм
– Ясновельможный пан, очнись!
Сапега разлепил глаза. Слуга уцепился за край плаща гетмана и настойчиво дергал его.
– Уже утро, – сообщил слуга.
Сапега тяжело захрипел.
– Принеси воды мне! – пробурчал он, мотая в разные стороны головой.
Слуга исчез и через минуту стоял с кувшином и золоченым тазиком.
– Что за ночь, – пожаловался гетман.
– Ясновельможный пан плохо спал? – тревожно спросил слуга.
– Если это можно назвать сном, – проревел гетман.
Он попытался ухватить рукой скользкий шлем, чтобы сбросить его на кресло. Но шлем выскользнул из ладони и шмякнулся со звоном на пол.
– Черт меня дери! – вновь проревел гетман. – Давай скорее воду! – заорал он на слугу. – И шлем подними.
Слуга поставил тазик на стол и кинулся поднимать шлем.
– Все сделаем, ясновельможный пан! – оправдывался слуга. – Сейчас все будет.
Слуга налил в таз теплую воду, в которую Сапега поместил все пятерни рук. Умыв лицо, гетман несколько раз довольно фыркнул и покосился на слугу.
– Убери это! – довольно бросил он. – Подай мяса и из зелени что-нибудь.
Слуга оторопел и испуганно замотал головой.
– Ясновельможному пану нельзя жареное мясо, – запричитал слуга. – Лекари крайне не велят.
Сапега поднял глаза к небу и перекрестился. Затем он откинулся в кресле, да так, что деревянные ножки затрещали под весом дородного гетмана.
– Ну-ка пойди-ка сюда, голубчик, – поманил он слугу.
Слуга, изогнувшись в три погибели, подполз к гетману и опустил глаза в пол шатра, ожидая указаний. Но вместо этого его спину перерезала кожаная плеть,
– Я тебе что говорил, стервец! – орал Сапега. – Я велел принести мяса.
Слуга покорно вынес порку и выскользнул из шатра.
– Так-то лучше, – хрипло рассмеялся гетман. – А то лекари не велят, вера не велит, король не велит. Гетман я или собака?
Слуга судорожно замотал головой:
– Гетман, ясновельможный мой пан.
Сапега разорвал тушку жирной курицы пополам.
– Подай платок, не то камзол запачкаю, – велел он слуге. – Собирай к обеду всех хорунжиев и товарищей. Скажешь, военный совет будет.
– А где, ясновельможный пан? – переспросил слуга.
– У меня, здесь, в шатре, – прохрипел гетман.
Он зубами вгрызался в жирное сочное мясо курицы так, словно у него в лапах была не птица, а все государство Московское. Разорвать на куски да перемолоть зубами, запивая все вином.
«Возьмут Троицеву лавру, а там Москве конец, да и царю Шуйскому в придачу».
Монастырь этот мятежный – словно обитель русского духа… Пусть сгорят все деревеньки и села, города и крепости, но пока лавра стоит, им не одолеть московитов.
А взять лавру все не удавалось. Монахи и стрельцы раз за разом отбивали атаки шедших на приступ поляков. Гетман хрипел, скрипел зубами, улыбался, заранее радуясь тому, что он собственными глазами увидит, как рухнут стена и башня от зарядов в подкопах. Как полетят с душераздирающими воплями со стены стрельцы и иноки. И устремятся в пробитую брешь его крылатые гусары. Как будут свистеть их острые сабли на монастырском дворе, и много еретиков московских падет смертью лютою, беспощадною.
Гетман с остервенением бросил в слугу кость.
– Принеси мне доспехи!
Слуга выхватил с лавки начищенную до блеска кирасу и подскочил к Сапеге.
– Завтра штурм, ясновельможный пан? – с прищуром поинтересовался слуга.
Сапега важно пригладил усы:
– Завтра утром.
В монастырской трапезной сидели два воеводы – Долгорукий и Алексей Голохвастов.
– Что думаешь? – тяжело насупив брови, спросил Голохвастов.
– Насчет завтрашней вылазки? – переспросил Долгорукий.
Его мысли витали где-то далеко в облаках. Там, где Богородица открыла оконца в своей светлице и выпустила на свет божий белых голубок.
Долгорукий хекнул и обвел глазами трапезную, на секунду задержав взгляд на святых ликах.
– А что думать, не впервой нам чай. Порох-то ляхи еще не затащили в подкопы… – Долгорукий хрипло рассмеялся.
– Затащат, так поздно будет! – заскрипел зубами Голохвастов.
– А мы караулить будем, – довольно сообщил Долгорукий. – Как ляхи в подкоп порох потащат, там их вместе с порохом и закопаем.
Он со злостью сжал кулак и прихлопнул его другой ладонью.
– А может, они вовсе не собираются подкоп взрывать? – спросил Голохвастов. – Может, ляхи через подкоп в монастырь хотят попасть?