Снайпер
Шрифт:
Остаток ночи прошел тихо. Изредка взлетали в небо осветительные ракеты и потрескивали пулеметы; временами громыхали где-то
снаряды «беспокоящего» огня. Все это и называлось тогда тишиной, затишьем. Ничего особенного Волжин не слышал.
Но когда чуть посветлело на востоке, до слуха его донеслось с вражеской стороны что- то похожее на тихий говор. Он стал смотреть в том направлении. Поле зрения бинокля сейчас представляло собой бледный круг, в котором четко чернели привычные черточки и крестики. В эту предутреннюю пору земля куталась в туман, как в пуховое одеяло.
Волжин все же терпеливо смотрел в бинокль, рассчитывая, что туман скоро рассеется. А туман,
Он спокойно подождал, когда передний «призрак» коснулся грудью острия пенька, и тогда тихонько нажал спуск. Выстрел прогремел необыкновенно громко, казалось, его услышат везде. Обе фигуры разом исчезли из поля зрения, осталась опять только белесая муть. Очевидно, один гитлеровец был убит, а другой залег, и туманная пелена скрыла его: на земле разглядеть что-либо было нельзя, там все было еще мутно и неразличимо. Волжин мог бы под прикрытием того же тумана переползти через открытое место до более надежного убежища- кустарника. Но он остался в воронке, потому что задача его была решена лишь наполовину: уничтожен только один из двух замеченных гитлеровцев. Где был второй, Волжин мог только догадываться: гитлеровец мог уползти назад или же добраться до своего окопа. Судя по событиям вчерашнего дня, этот немец бывалый и дерзкий снайпер. Такой не струсит, не удерет, будет думать, как бы отомстить за смерть своего напарника. Он где-то здесь, недалеко. Наверно, засел в своем окопе.
Рассвет пришел быстро и словно бы торопливо. Туман осел на траву мельчайшими капельками, в которых заиграли солнечные лучи. Мокрая трава искрилась, светилась, нежно зеленела, и каждая былинка тянулась навстречу солнцу. А неподалеку за кочками темнело что- то мрачное, чуждое празднику утреннего пробуждения. Там был труп.
Рассматривать труп было незачем. Волжин хотел лишь убедиться, что этот гитлеровец мертв и, следовательно, уже не опасен. Надо было искать другого – живого и теперь вдвойне опасного. Волжин направил бинокль на кочки, позолоченные солнцем. Угадать, какая кочка скрывает врага, – значило уже наполовину выиграть поединок.
И вот он заметил, что за одной из кочек влажная трава слегка примята. Узкая полоса примятой травы доходила до кочки и обрывалась. Очевидно, по траве недавно прополз человек. Если бы человек шел, такого следа не осталось бы. Да и этот след вот-вот исчезнет: под лучами солнца трава быстро распрямлялась. Куда же делся человек? Ответ мог быть только один; скрылся за кочку, где должен быть окоп.
Так решил Волжин, разглядывая исчезающий
В окопе, для которого кочка служила бруствером, находился немецкий снайпер. В кочке были проделаны две бойницы. Окоп был на двоих, но второй немец не дошел до него сегодня. Сидевший в окопе снайпер чувствовал себя неважно. Единоборство с отчаянным русским, подобравшимся так близко, ему не сулило ничего хорошего…
Противники отлично знали, что за малейшую оплошность заплатят жизнью. Они остались здесь, вдали от своих подразделений, один на один, с глазу на глаз…
Немец имел явные преимущества: он укрывался в заранее подготовленном, надежном окопе, от которого до немецкой траншеи не было и трехсот метров, а советский солдат лежал в бурьяне, ничем не защищенный, и до своих ему было вдвое дальше. Кроме того, немец только что сытно поел и отдохнул, а русский солдат не ел и не спал более суток.
Но это были только внешние преимущества, а все внутренние были на стороне советского человека.
Немец думал: «О, майн готт! Как я влип!.. Глупо было забираться так далеко в нейтральную зону! Вот и нарвались… Быть в паре со знаменитым Фриде почетно, но слишком опасно. Он просто сумасшедший какой-то: ничего
не боится. Вылупит свои кошачьи глаза и лезет куда не следует! Это бог наказал его: разве можно так бахвалиться, отправляясь в снайперскую засаду? Фриде похвалялся, что перебьет у русских всех наблюдателей. Он слишком был самоуверен. Его и подстрелили, как куропатку. Вот вам и знаменитость! Наверное, убит наповал. А, может, тяжело ранен? Если бы он был ранен легко, не остался бы лежать там. Ну, и черт с ним! Пускай лежит. Мне надо думать, как самому уцелеть. Русский прячется где-то поблизости, а стреляет он метко…»
Для успокоения нервов немец хлебнул шнапса из своей фляжки. Водка помогла, он расхрабрился. Теперь он думал: «Если этот
русский еще не убрался отсюда, я подстрелю его, как кролика. Я вернусь в полк победителем. Обо мне заговорят! Шутка ли – убить русского снайпера, который был сильнее Фриде! Меня ждет слава и награды…»
Волна опьянения спадала, и гитлеровец думал: «Черт с ней, со славой! Лишь бы живым отсюда выбраться! От этой ямы пахнет могилой. Убьют – и хоронить не надо…»
Мысли советского снайпера были простые и строгие. Он думал только о том, что должен выполнить свою боевую задачу – уничтожить вражеского снайпера. Эту задачу поставил перед ним командир батальона. Только ли командир батальона? Нет, не только. Ведь командир батальона едва ли потребовал бы, чтоб он забрался чуть ли не на ОП немецких снайперов. Сюда послал его не приказ командира батальона, а нечто большее. Он с гордостью думал, что выполняет теперь приказ Сталина. И одна мысль о том, что есть на свете человек, за которого жизнь отдать не жаль, согрела ему сердце. В душе воцарилось спокойствие. Он знал, что поступает правильно, а это ведь главное для человека.
Теперь Волжин уже установил, какая кочка скрывает врага, но, как ни присматривался к этой кочке, никого не мог увидеть. Очевидно, маскировка была очень искусная и немец в бойницу пока не смотрел, а затаился на дне окопа. Приходилось ждать, пока он выглянет- тогда, конечно, обнаружится. Все, что мог сейчас сделать Волжин – это навести свою винтовку в середину кочки.
Прошел час, а за кочкой ничто не шевельнулось.
«Осторожен черт! – думал Волжин. – Кто кого пересидит, значит! Делать нечего, посидим. Мне не к спеху. Сейчас все равно из этой воронки податься некуда. Дотемна сидеть тут придется. За целый-то день немец хоть раз да выглянет, а мне больше и не надо…»