Снайперы
Шрифт:
Только в час ночи все стали расходиться по домам. Тогда с Красной площади было два проезда: один со стороны исторического музея, а другой – левее со стороны Москвы-реки. Все кинулись бежать в метро, которое оказалось закрытым. В этот момент в толпе кто-то упал. Началась давка, образовалась гора из человеческих тел. Не знаю, сколько там человек погибло. Я знаю, что было много разговоров о том, что на похоронах Сталина погибли люди. А об этой давке нигде не говорилось ни слова. Тогда я взял на руки одну девочку и побежал вместе с ней вместе с другими к метро на площади Революции. Но так как там уже все было закрыто, то мы побежали к метро на площади Дзержинского. Но там тоже было все закрыто. Девочке нужно было добраться, как и мне, до окраины Москвы. Мы добежали до Красных ворот, которые тогда только начинали закрывать. Но мы тогда туда вломились и разошлись по домам. Даже и не знаю, как все остальные добирались в ту ночь до своих домов. А самое большое празднование Победы
Теперь, Анатолий Спиридонович, я вам задам ряд вопросов о войне. Первый из них такой. Были у вас в войну какие-то командиры, которые больше всего запомнились? Скажем, своим отношением к подчиненным, своей харизмой?
Именно таким был командир нашего взвода лейтенант Усвятцев, кстати говоря, еврей по национальности. Он был другом знаменитого советского певца Козловского. Прошел всю финскую войну в звании лейтенанта. Он нами командовал еще начиная со снайперской школы. Так он был настолько человечным и справедливым, что никогда не мог приказать солдату какую-то чушь делать. Часто нас в учебке гоняли на строевых занятиях, изучали тактику. Но он в этом никогда не усердствовал: бывало, уведет нас в лес и там мы разжигали костер и изучали такую книжку – «Боевой устав пехоты». Потом мы с ним оказались вместе на фронте. Помню, после того, как взяли Фридриховку, ночью пошли на какое-то задание. Там тогда шла перестрелка. Но у меня была такая дурацкая натура, что я все время порывался идти вперед. Я первым выскочил и побежал от одного дома к другому. И вдруг услышал: справа от того дома, от которого отбежал, полоснул пулемет. Я тогда забежал в дом. Но тут же почувствовал: кто-то из соседнего дома в мою сторону из автомата постреливает. Я был снайпером и сразу понял, что немцы меня не видят, а просто так постреливают периодически. Тогда я дождался тишины и дальше побежал. И тут вдруг ко мне подбежали и сказали про Усвятцева: «В лейтенанта нашего пять пуль попало!»
Уже потом, когда я встретил своего однополчанина по пути из Москвы в Киев, тот мне поведал о том, что тяжело раненного лейтенанта Усвятцева все-таки вылечили и опять отправили в свою часть на фронт. (По имеющимся у нас архивным сведениям, младшего лейтенанта Соломона Ароновича Усвятцева, а речь, скорее всего, на 99 процентов идет о нем, тогда же записали в убитые по ошибке, а потом все же разобрались. Вот что говорится, например, в донесении начальника штаба 29-й гвардейской мотострелковой бригады гвардии полковника Шустицкого от 3 мая 1944 года: «В результате проверки и уточнения потерь установлено, что младший лейтенант ТРУБИН Анатолий Яковлевич и УСВЯТЦЕВ Соломон Аронович в именном списке под 16 и 17 номерами оказались не убитыми, а тяжелоранеными и эвакуированы в госпиталь, номер которого нам не известен. Прошу в указанный офицерский состав с именных списков убитых по 29-й гвардейской Унечской мотострелковой бригаде исключить». – Примечание И.Вершинина.) И он в ее составе какое-то время воевал на 1-м Украинском фронте. И все же впоследствии он погиб. Это случилось во время боев в Закарпатье, как мне рассказал тот самый старшина. Они тогда готовились к очередной атаке и не выдерживали того, что справа кто-то из наших пулеметчиков нет-нет да и постреливал. Усвятцев сначала передал команду по цепи: «Прекратить стрельбу!» Но пулеметы все продолжали стрелять. Тогда Усвятцев вскочил и побежал к пулеметам напрямую через окопы. В этот момент немецкий снайпер его и «снял».
Если говорить об Усвятцеве, то наши офицеры его не любили. Они ему всегда говорили: «Ты, мол, с солдатами якшаешься. Они у тебя воевать не будут». А мы, солдатня, знали только одно: да за такого офицера в огонь и воду пойдем без всяких разговоров! Хорошим и замечательным командиром он у нас был. В подтверждение своих слов расскажу один такой случай. Раз в месяц к нашим офицерам присылали так называемые наркомовские подарки: коробки весом в 5 килограммов со всякими продуктами. Усвятцев был единственным офицером в части, который приносил к своим солдатам эту коробку и говорил: «Разделить!» Мы не хотели делить, понимали, что это все положено офицеру. Он говорил: «Я приказываю! Разделить!» И мы делили все это и ели. Он, кстати, никогда к нам не обращался официально по званию: либо по имени называл, либо по фамилии, либо просто говорил «солдат». И самое интересное: никогда не говорил солдатам слова «приказываю». Он говорил более мягко:
«Сделай то-то и то-то, выполни то-то и то-то…»
На фронте, конечно, никаких уставных отношений не было?
Да ну! Какие там могли быть уставные отношения? Кому ты там можешь козырять, если живешь одной секундой? Нам, конечно, всем было не до этого.
В атаку часто ли вам приходилось подниматься?
В атаку мы поднимались всего несколько раз. В том числе и тогда, когда брали вокзал во Фридриховке. А так в основном
Когда поднимались в атаку, подавались возгласы: «За Сталина»?
На самом деле никто такого не кричал. Тогда во время атаки вообще никакого звука не было. Была мертвая тишина. Тот, кто что-то выкрикивал, как правило, сразу же и погибал. Так было, например, в боях за вокзал во Фридриховке. Один офицер у нас крикнул: «За роди-ну-ууу! Взять! Вперед!» Его моментально уничтожили. Я вообще считаю этот бой фантастикой или каким-то заколдованным случаем: когда шансов выжить почти не было и спаслись буквально единицы, я и ни одной царапины не получил.
Расскажу один такой случай, который как раз связан с выкриками «За Родину! За Сталина!» Где-то в Западной Украине мы вели бои за один маленький городок. Расположившись перед маленькой речушкой, за которой находилось одно какое-то село, мы приготовились к атаке. С той стороны реки около моста стоял немецкий танк «Тигр», его пушка была направлена в нашу сторону. У нас народу было совсем немного. Нас, кажется, тогда прикрепили к чужой части. Командир дал возглас: «За Родину! За Сталина!» И только успел он это крикнуть, как случилось прямое попадание снаряда. От него ничего не осталось. Как говорят, был человек, – и нет человека. Мы, правда, потом пошли и это село взяли, а этот танк подбили из двух 76-миллиметровых орудий, которые у нас были. Танк тогда развернулся и собирался уходить, как вдруг наши артиллеристы угодили ему в заднюю часть. Но я хочу тебе сказать, что наши танки и немецкие, – это было как день и ночь. Наша Т-34-ка только по быстроте «брала», а по броне, конечно, нет. Когда я подошел к подбитому немецкому «Тигру» и посмотрел ему в зад, то увидел всего лишь большую трещину. Такое было ощущение, как будто в стекло кто-то выстрелил из рогатки. Там толщина брони составляло где-то 70 сантиметров. А на наших танках была плохая броня, если в них снаряд попадал, то, как правило, разбивал все вдребезги.
На фронте вам давали фронтовых сто грамм?
Водку нам давали, как правило, не на фронте, а до фронта. Когда после Орловско-Курской битвы мы находились на переформировке и считались вообще-то действующей войсковой частью, нам привозили фронтовых сто грамм. Потом неделю не привозили, потом – снова давали. А на самом фронте было, как говорят, не до этого. Какая могла быть там водка, когда нам и обыкновенной еды не давали?
Как, кстати говоря, у вас складывались отношения с сослуживцами в части, где вы во время войны служили?
Вот сейчас говорят о дедовщине. У нас в войну тогда и слова-то такого никто не знал. Я узнал об этом уже тогда, когда у меня сын Олег в армии стал служить. Их воинская часть находилась в Каунасе. Я ездил туда разбираться, разговаривал с начальником части. Он мне сказал тогда еще: «Если не хочешь, чтобы твоего сына били, иди и жалуйся». И он погиб здесь в Нарве в 1993 году. Он работал таксистом, стоял и приводил в порядок свою машину в центре города на Петровской площади. И вдруг подбежал пьяный полицейский и выстрелил ему в спину. Как потом выяснилось, этот полицейский до этого выпивал с компанией ночью в каком-то баре. Там у них завязалась перестрелка с местными бандитами. Бандиты скрылись. Этому полицейскому попало рикошетом в ногу. Тогда он прибежал на Петровскую площадь. Подошел к одному таксисту. Тот сказал: ничего, мол, не знаю. Тогда подбежал к другому. Тот ответил то же самое. А последним таксистом, который стоял на площади, оказался мой сын. Полицейский подбежал к нему и спросил: «И ты ничего не знаешь?» И выстрелил ему в спину из нагана. Сына на семь лет парализовало, он долго лечился, но все равно умер. Такая вот трагическая судьба у него.
На фронте вас награждали?
Нас кормить было нечем. Какое там могло быть награждение? Единственный случай, который был связан с награждением и мне как-то запомнился, это когда комбриг Смирнов вылез из танка и пообещал отметить нас всех орденами Боевого Красного Знамени. Но этого не произошло. Из боевых наград у меня только одна-единственная медаль – «За победу над Германией в Великой Отечественной войне». После войны меня еще наградили орденом Отечественной войны 1-й степени. Всего у меня есть 12 наград. Но я, кстати говоря, хочу сказать, что мне положена еще и медаль «За оборону Москвы». Дело в том, что до ноября 1941 года, как я уже тебе говорил, работал на авиационном моторостроительном заводе в Москве, тушил зажигалки. Но с заводом я не эвакуировался, потом меня взяли в армию и медали я так и не получил. После войны я обращался в архив, писал обо всем этом. Мне написали ответ: надо найти такие-то и такие-то документы, к ним приложить еще какие-то документы. Я не стал этим делом просто заниматься.