Снежинка для бандита
Шрифт:
– Ром...
Но он перебивает:
– Она сама тебе не скажет. Но она очень переживала из-за того, что ты погиб.
Смотрю на него. Не похоже, что шутит. На сердце теплеет. Тревога отпускает. Хоть на чуточку, но до конца осознать слова Власова я не успеваю, потому что дверь палаты открывается и выходит врач.
– Кто из вас Барс?
Делаю шаг к нему.
– Я. Как она?
– Нормально. Обычный обморок. Упало давление. Девушка очнулась и хочет с Вами поговорить.
Я собираюсь уже зайти в палату, но он останавливает меня за руку.
– Но волноваться ей нельзя. Это понятно?
–
Захожу, и вся моя смелость куда-то девается. Лера лежит на больничной койке, бледная и напряженно смотрит на меня. Рукой поглаживает большой живот. Молчит.
Я подхожу к ней, ловлю ладонь, сжимаю в своей. И тоже молчу. Просто смотрю, впитывая ее черты в себя.
Поднимаю руку, бережно провожу по щеке, и против воли вырывается правда:
– Лерка, я так соскучился.
Руки сами собой обхватывают ее, прижимают к груди, в которой грохочет сердце, угрожая вынести грудную клетку. Ответом служит всхлип, потом еще один, а потом она заходится в беззвучном плаче, лишь одежда у меня на груди намокает от ее слез.
Начинаю гладить ее по волосам, по спине, разжать сейчас руки и выпустить ее из объятий - невозможно.
– Не надо плакать. Я и выжил-то из-за тебя. И из-за них.
Моя рука дотрагивается до ее живота, слегка проводит по нему. И вдруг я чувствую, как мне в ладонь что-то толкается. Да так сильно. А потом еще раз, пытаюсь прощупать, что это. Похоже, на крохотную пятку.
– Я думала, тебя больше нет, - мне удается разобрать слова между рыданиями, - И я всегда считала, что мне будет хорошо, если ты умрешь.
Слышать такое больно. Я тоже живой человек. И мне хочется тепла. Но и судить ее мне нельзя.
А потом слышу тяжкий вздох:
– Но мне не стало, Демид.
Пусть пока хоть так.
– Не оставляй меня больше.
А от этих слов самому хочется зареветь. Но уж очень это будет странно. Ей не плевать на меня. Она останется со мной. Сама. Потому что так захотела.
– Куда же я теперь от вас денусь.
– Ты знаешь?
– настороженный вопрос.
– О том, что двойня? Да.
И, может быть, об этом не стоит говорить, но не хочу, чтобы были какие-то недомолвки.
– За тобой все это время присматривали. И, - делаю глубокий вдох, - у тебя брали кровь для ДНК-теста.
Лера замирает у меня в руках, а я тороплюсь сказать все, как есть.
– Я просто хотел знать. Ты можешь мне не верить, но результат экспертизы ничего бы не изменил.
– Чьи они?
– Мои. Наши. И даже, если бы это было не так, я бы их все равно записал на себя. И растил бы, как своих.
Лера недоверчиво хмыкает:
– Правда, что ли?
– Не веришь мне?
– Ты же вообще детей не хотел? На аборт меня собирался отправить.
– Я... Ты же знаешь теперь, чем я занимаюсь. А тогда... Я просто испугался. И ты бы тоже испугалась, если б знала, что с тобой беременной могут сделать. Это неважно уже.
– Демид, а оно тебе надо вообще? Я с пузом, потом орущие младенцы. Ни тебе покоя, ни секса. Ты же за этим меня забрал.
Забрал-то я за этим, только вот оказалось, что просто секса мне мало.
– Лера...
– приподнял ее лицо, вытер большими пальцами щеки, - Ты с животиком - такая аппетитная.
Тонкая женская ладонь скользнула мне по щеке.
– Знаю. Сын и дочь.
Я прижался губами к ее теплому рту, перемешивая наше дыхание. Как же я давно ее не целовал! Поцелуй из целомудренного быстро перерос в тот, к которым я привык. Но тут меня стали отпихивать.
Я отстранился.
– Если ты на что-то рассчитываешь, то мне нельзя.
Не то, чтобы я сильно рассчитывал, но секса не было давненько. Видимо, какое-то время его и не будет.
А с другой стороны, существуют варианты.
– Можно придумать что-то другое.
Голубые глаза прищурились:
– Подрочить, например?
Я немного обалдел. Что происходит с моей скромницей?
– Если ты смотреть будешь.
Меня шлепнули ладошкой по плечу.
– Фу, какой ты.
Лера
Есть ли месяц более печальный, чем ноябрь? Серое небо, голые деревья, слякоть под ногами там, где есть асфальт, либо грязь, там, где его нет. Мне в этом месяце тяжело верить, что все хорошо. Особенно сегодня. Тем более на кладбище. Демид не хотел меня пускать на похороны моих родителей. Но я чувствовала, что должна пойти.
«Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земли» - я много думала над этими словами. И не поняла их. Может, это мой грех, но то, как родители отвернулись от меня - это было страшно. Узы, связывающие семью - это узы любви. И если ее нет, то все остальное приобретает ужасные, извращенные формы. Меня жизнь столкнула со многими горестями, но озлобиться так, чтобы выгрызать себе место под солнцем, я так и не смогла. И не смогу. Так вот дети для многих, в том числе и для моих родителей - как домашние любимцы. Родители либо вовсе не чувствуют к ним любви и заводят их, потому что «так положено», либо их любовь - она неправильная от начала до конца. Я сама скоро стану матерью, но я уже люблю тех, кого приведу в этот мир. Люблю безусловной любовью. И буду с ними, чтобы не случилось. Но моя любовь к ним, пусть пока нерожденным, имеет границы. Мой долг и обязанность не только любить их, но и воспитывать, установить им рамки, благодаря которым они смогут стать личностями, а не просто мамиными детьми.
А сейчас, стоя под пронизывающим ветром и начинающимся дождем, я уверена - я была для них именно домашним любимцем, который дополнял их картину мира. Но это их позиция. У меня она другая - я остаюсь их дочерью, поэтому мне важно все сделать правильно. Уже ничего не исправить. До них не достучаться. Не объяснить. Не выслушать их. Потому что родителей больше нет в живых. А я - я просто выполняю свой дочерний долг. Демиду это очень не нравится. Я это ощущаю по взглядам, которые он бросает на меня. Но он мне не препятствовал. Более того, можно сказать, что похороны организовал он. Гробы, венки, списки, кого нужно позвать, машины, место на кладбище, заморозка тел и много еще чего - он все взял на себя. Я помогла разве что составить списки. А потом он вообще сидел со мной всю ночь, пока в доме стояли гробы с телами, а пожилые женщины читали над умершими молитвы. Он позволил мне с ними проститься, но после увел из гостиной. А я так и не смогла заснуть.