Снежинка
Шрифт:
К тому времени, как мужчины пришли на обед, она успела расчесать ожоги до крови. Билли сделал вид, что не заметил. Однажды, напившись, он назвал их шлюхиными ожогами.
Когда мама подала тарелку Джеймсу, он протянул руку и погладил красную сыпь с белыми волдырями, покрывающую ее кожу.
– Что с тобой случилось? – спросил он.
– Немного обожглась крапивой.
– Немного? Ты вся в ожогах. Ты что, упала в заросли?
– Нет, прыгнула.
– Что?
Мама заверила его, что обожглась нарочно.
– Чего ради тебе это понадобилось?
– Крапива содержит серотонин. Поэтому она и жжется: ее шипы, словно
– Неужели?
– Да.
Поразмыслив мгновение, Джеймс кивнул:
– Ясно.
– С тобой, Мейв, Джимбоб рад будет нырнуть в крапиву головой вперед, – сообщил Билли, сосредоточенно обдирая шелуху с картофелины.
– Ну, я бы так не сказал.
– Если хочется наркоты, есть способы получше, – продолжал Билли.
– Помни про закон двух «Б»: блаженство и боль. Не зря их увязывают друг с другом, – напомнил Джеймс.
– Только в его случае это закон двух «П»: пьянство и похмелье, – добавила мама.
Шутка была не слишком смешная, но Джеймс захохотал так, что затрясся стол.
– Как всем нам известно, видов алкашей столько же, сколько звезд на небе. К счастью, я отношусь к общительным алкашам. Некоторым хватает серотонина, чтобы сидеть по домам и накачиваться вином прямо в кровати…
– Господи, Билли, расслабься! Это просто шутка, – сказал Джеймс.
– Ну, в любой шутке есть доля шутки.
И так каждый день. Мама с Джеймсом против нас с Билли. Состав команд определялся еще до того, как мы садились за стол.
У меня никогда не укладывалось в голове, что меня родила моя мать. Куда правдоподобнее казалось, что я возникла из навозной жижи, такая адская Венера, или вылезла из коровьей задницы. Я бы поняла, если бы моим папашей оказался Джеймс, потому что он любил маму, но, когда я родилась, ему было всего шесть лет. Джеймса зашили в рабочий комбинезон, как только он появился на свет в безземельной семье. В свои шестнадцать он подавал пиво в пабе своей матери, когда скончался мой дедушка. Билли позвал Джеймса к нам работать, и он оказался подарком судьбы, готовым доить коров, чинить заборы и принимать отел в любое время дня и ночи. Да и мама, убитая горем после смерти своего отца, оживлялась при его появлении.
Джеймс был старше меня всего на шесть лет. Он стал первым мужчиной, чье лицо я воображала, целуя по ночам подушку. Утром, когда он приходил завтракать, я предпринимала вялые попытки от него спрятаться. Укромных мест у нас в кухне было немного. Когда я куталась в шторы, снизу торчали ноги; изо дня в день залезать под стол, стараясь не задеть ноги Джеймса и взвизгивая всякий раз, как большая волосатая рука опускалась, чтобы меня схватить, тоже было нельзя. Как-то раз я спряталась за вешалкой-стойкой в задней прихожей, но это оказалось слишком далеко от кухни, и Джеймс забыл меня найти.
Я любила Джеймса, как любят диснеевских принцев, и привыкла отделять свои фантазии о нем от реальности. Слухи вокруг моей матери его нисколько не беспокоили. Ему было плевать на шепотки и перемигивания в пабе, когда перед закрытием он уходил с ней домой, чтобы провести ночь в ее постели.
Разница в возрасте между ними не бросалась в глаза, потому что мама для своего возраста выглядела молодо, а Джеймс казался старше своих лет. Билли говорил, что Джеймс прошел пубертат за полдня. Это правда. В одно мгновение
Я никогда не знала, кем был мой отец, но, кажется, знаю, где меня зачали. На одном из наших полей располагается коридорная гробница каменного века с табличкой, предупреждающей, что это национальный памятник, находящийся под защитой государства, и порча земельного участка карается законом. Подростки ходят туда пить пиво. По пути к полю стоит указатель с надписью: «Ключ можно получить у мистера Уильяма Уайта. Поверните налево на перекрестке, обращайтесь в первый трейлер слева». Местный краевед, Билли время от времени проводит для любителей археологии экскурсии по кургану. Он официальный хранитель ключей и частенько оставляет ворота открытыми.
Две каменные ступени со стороны дороги отмечают вход на объект и тропинку к самому кургану, отгороженному от остального поля забором. Из земли поднимается аккуратный травяной купол. В коридорную гробницу ведет тяжелая железная дверь. Древний могильник оживляют смятые пивные банки, а порой – упаковки от презервативов. На священных камнях вытравлены имена, усердно процарапанные флопы «ОТСОСИ» соседствуют с мегалитическими зигзагами и спиральными надписями.
Название памятника, Форнокс, происходит от ирландских слов fuair, то есть «холодный», и cnoic – «холмы». Мать стала частью форнокского фольклора. Летом тысяча девятьсот девяностого года парни ходили туда, чтобы расстаться с невинностью. У мамы было единственное условие – она ни с кем не желала заниматься сексом больше раза. При мне никто об этом не упоминал, но все знали, что я знаю. Мне рассказал Билли – местный краевед.
Табернакль
Большую часть жизни моя мать провела во сне. Утренние часы лежали за гранью ее бытия. Ее будильник звонил в полдень, играя на повторе «В центре города» Петулы Кларк. Она просыпалась вовремя, чтобы приготовить обед – мужчины обедали в два. После обеда мама возвращалась в постель. Но сегодня было воскресенье – единственный день в неделе, когда ей следовало проснуться пораньше, чтобы успеть к десяти утра на мессу.
Я просунула в скважину лезвие ножа для масла и провернула его в замке до щелчка. Дверь, скрипя, открылась. По дому разнесся голос Петулы Кларк. Выключив будильник, я смотрела, как мама со стоном возвращается в реальность.
– Доброе утро, – сказала я.
– Доброе утро.
– Принести тебе кофе?
– Да, пожалуйста.
По опыту я знала: лучший способ не дать маме заснуть снова – это сделать ей кофе. Когда я вернулась с кружкой «Максвелл Хауса», она сидела за письменным столом, кутаясь в свой писательский плед.
За столом мама записывала в старую школьную тетрадь свои сны. Писала она только синими ручками и расстраивалась, если их не было рядом. Книгу своих снов мама начала писать еще до моего рождения. Она называла себя писательницей, хотя ее произведения никогда не публиковались. Посылать их в журналы или на конкурсы ей не хотелось, и, пожалуй, это было к лучшему.