Снежная королева
Шрифт:
— Раз так, то скажи: проиграл я или выиграл?
— Выиграл. Если б ты проиграл, то не спрашивал бы меня с таким самодовольством.
Он засмеялся, но как-то натужно.
— Из тебя бы хороший легавый получился.
— Нет. — Она покачала головой и поискала с помощью иглы бусину с подходящим отверстием. — Чтобы стать полицейским, нужно обладать определенным чувством нравственного превосходства над другими; а я не желаю судить и оценивать поступки таких же, как я сама, грешников. Ну вот… — Бусина села точно на место. — Подай-ка мне несколько зеленых перьев, пожалуйста.
— Я знаю, что ты судить, никого не станешь. — Он передал ей перья.
— Именно поэтому ты и пришел сюда сегодня? — Она общипала с перьев лишний пух. — До
— Она рада, когда я играю, развлекаюсь… Да, она дает мне деньги! — Слова звучали жестко; он чувствовал, как его тайна топорщится внутри, стремясь вырваться наружу — и вырвется непременно, это всего лишь вопрос времени.
— Дает? Неужели только за красивые глаза? — Фейт как будто сомневалась.
— Нет. Я узнаю для нее разные вещи про инопланетян и про то, что они делают и каковы их планы; потом я рассказываю ей…
— Я считала, что для подобных целей у нее есть Звездный Бык.
— Вот именно. — Он чувствовал себя настолько свободным от каких бы то ни было законов и условностей, будто замкнул себя и Фейт в единое пространство, окруженное непроницаемыми стенами, однако голос его, который должен был бы гордо звенеть, прозвучал еле слышно:
— Звездный Бык — это я.
Она вздохнула, точнее, судорожно всхлипнула, как маленькая девочка, но в ответ не сказала ни слова. Помолчав, она снова заговорила:
— Да, я слышала, что во дворце новый Звездный Бык… Но ты, Спаркс?.. Ты, сын Лета, такой… — юный. Но она этого слова не произнесла.
— Я сын Лета только наполовину. И все, что я сказал, правда.
— Но почему? — Руки Фейт застыли над разинувшей рот маской.
— Потому что она удивительно похожа на Мун! А Мун больше нет. — Ариенрод была для него сейчас тем единственным, что осталось неизменным, настоящим, реальным в опостылевшей жизни; она была более реальна, чем его собственная плоть… — Ариенрод все знает о Мун; знает, что та значила для меня. Она единственная, кто мог понять… — Слова, словно истекая кровью, выползали у него изо рта, но он продолжал рассказывать, опуская, впрочем некоторые подробности, о том, как разворачивались события во дворце, когда они с Ариенрод узнали, что Мун похитили. — …И мне пришлось вызвать Звездного Быка на поединок — потому что я люблю ее. И она позволила мне его вызвать. И я победил…
— Как тебе удалось убить такого страшного человека?
— С помощью своей флейты — в зале Ветров… — Вот только он не умер!
— И с тех пор ты на ней не играешь. — Фейт покачала головой, толстая коса шевельнулась у нее на плече. — А скажи мне… стоило ли за это… платить такую цену?
— Да! — Он вскочил, потрясенный собственной горячностью.
— Почему же в голосе твоем звучит «нет»?
Его пальцы сжали край подноса с бусами, мышцы напряглись; но она не видела этого.
— Я должен был стать Звездным Быком! Я должен был стать самым лучшим для нее, я не смог бы существовать, не будучи… ее достойным… Мне необходимо было, чтобы со мной считались. Я думал, что раз я победил, то все остальное будет легко; но я ошибся. Я думал, что сразу получу все…
— И не получил?
Он покачал головой.
— Да что со мной такое, в конце концов! Все не так, как надо… все, что бы я ни сделал!
— А может, тебе и не стоило ничего делать? Ты ведь по-прежнему можешь вернуться на Летние острова, домой; ничто тебя здесь не держит.
— Вернуться? К чему? — Эти слова он как бы выплюнул. — Нет. Я не могу вернуться. — Он уже не раз сам задавал себе этот вопрос и знал ответ. — Никто никогда не возвращается назад, это я теперь знаю точно; мы все время идем вперед, вперед, и нет никакой причины… нет, я не оставлю Ариенрод, не могу! Но раз я не могу быть таким, каким хочет она, я так или иначе потеряю ее. — Герне знал, что ей нужно; Герне знал все…
— Ничего, ты сумеешь
Что-то в ее словах, какая-то удивительная печаль, причинило ему боль. Он кулаком одной руки ударил в ладонь другой.
— Я должен! Я должен поверить, что смогу все — до того, как начнется новая Охота!
— Охота? За «живой водой»? Охота на меров?
— Да. — Он уставился на плиты тротуара, словно пытаясь сквозь них увидеть сердце Карбункула и всего зимнего мира — до берегов океана, где тоже властвуют здешние богачи. Мысленно он отлично представлял себе эту Охоту: ожерелье голых скал в открытом море; океанские валы бьются о борт корабля, стонут и поют песнь того мира, который он, Спаркс, навсегда покинул… Он вспомнил, как всматривался в далекий горизонт с неумолчной тоской… Но даже если Хозяйка и звала его, он больше уже не мог слышать ее голос. Может быть, потому, что участвовал в охоте на меров; а может, потому, что Море стало для него теперь всего лишь огромным водным пространством, огромным количеством химических веществ, растворенных в воде…
Тогда, во время его первой Охоты, он внимательно смотрел на берег, где на черной гальке устроилась становящаяся все более малочисленной колония меров… а потом Гончие согнали меров в воду, прямо в расставленные сети, которые должны были удушить и утопить их. Если дважды в течение часа меры не выныривают на поверхность, чтобы вдохнуть воздуха, то неизбежно умирают.
Дети Лета никогда не убивали меров; меры считались любимцами Хозяйки, родившимися у нее уже после того, как звезды упали в море и стали островами. Островитяне были уверены, что моряк, случайно убивший мера, не будет более знать удачи… ну, а того, кто убивал мера сознательно, команда собственноручно топила в море. Он слышал сотни различных историй о мерах, спасавших людей, оказавшихся за бортом, и даже целые команды судов, потерпевших крушение; он помнил того мера, что жил в заливе у Наветренной гряды, его лоснящуюся спину, когда он аккуратными стежками вышивал водную гладь, провожая суда и указывая им путь среди предательских рифов… Он помнил и тех меров, которые приветствовали их с Мун близ Островов Избранных. Но никогда не слышал, чтобы меры кому-нибудь причинили зло.
Однако за добро, которое они могли дать людям, одаривая их вечной молодостью, меры расплачивались собственной жизнью. Спаркс всегда считал, что истории о бессмертных мерах, способных и людей сделать бессмертными, — всего лишь старые сказки… пока не приехал в Карбункул. И не встретил королеву, которая правила планетой целых сто пятьдесят лет… и не получил из рук Ариенрод серебряный флакон с драгоценной жидкостью, и не позволил оросить себе горло, и не осознал, наконец, что тоже может оставаться вечно молодым…
И он остался у Снежной королевы, платя за вечную молодость предательством, забыв и самого себя, и все, во что верил когда-то, а его Гончие продолжали ловить сетями и душить беспомощных меров.
Потом они втаскивали мертвые тела на борт и, отодвинув Спаркса в сторону, как бесполезный предмет, приседали возле них на корточки, ножами взрезали им глотки и отсасывали драгоценную кровь, пока щупальца их не становились красными, а палуба — скользкой, как на скотобойне.
Потом кровь смывали обратно в море, за ней следовали изуродованные тела меров, и темные глаза их смотрели так, словно все еще не верили в собственную смерть. Напрасно… все напрасно! Тогда, в первый раз, он отвернулся — он едва стоял на ногах с самого начала бойни — и постарался унестись взглядом и душой в беспредельные дали океана и небес. Но невозможно было не слышать этих частых всплесков за бортом… Поздно… слишком поздно… невозможно было не замечать кипения сине-зеленой воды, где хищники алчно пожирали нечаянную добычу… Мать Моря в своей безжалостной мудрости старалась использовать все и проклинала тех, кто к этому не стремился…