Снежные псы
Шрифт:
И тут же схватился за горло. Покраснел, захрипел и грохнулся на пол.
— На самом деле, что ли, яд? — спросил я.
Тытырин скорбно помотал головой.
Ямомото и Снегирь валялись на полу и корчились. Красиво, дрыгая ногами в настоящих конвульсиях и вообще конечностями дробя. Им бы в кино сниматься.
— Лучше бы нам бежать, — подал голос Тытырин. — Уже пора бежать…
Отравленные замерли. Синхронно.
— Теперь точно пора! — крикнул Тытырин. — Сейчас…
Он не успел договорить, что случится сейчас, потому что то, что должно было случиться, видимо, и случилось.
— Бежим! — уже взмолился Тытырин. — Бежим!
Снегирь громко икнул. Посмотрел на свои руки. Потом стал увеличиваться грудью, будто проглотил грелку, а теперь ее внутри стали надувать. Я даже подумал, что сейчас несчастный Снегирь лопнет, разлетится по стенам неопрятными лохмотьями, перепачкает помещение.
Но Снегирь не лопнул. Лишь выдохнул.
Огненная полоса протянулась через комнату, прожгла бумажную ширму с зубастыми драконами, подпалила драпировки. Стены загорелись. Быстро-то как! Ну да, вся эта японская лабудень горит просто на ура.
Вампирски поднялся с пола Ямомото. И тоже стал надуваться.
— Что там было? — Я повернулся к извивающемуся на цепи Тытырину.
— Слезы дракона. Давай освобождайся скорее, а то они нас поджарят!
Дальше и в самом деле тянуть было нельзя. Я вывихнул большие пальцы и сбросил наручники. Вызволил Тытырина — замок на цепи был не из последних модификаций золингеновских замочников, я сломал его в два рывка.
— Я хотел для себя… — объяснял Тытырин, — в целях профилактики…
Ямомото тоже плюнул. Огнем. Впрочем, все вокруг и так хорошо горело, без него.
— Теперь эти гады, — я указал на самурая и придворного поэта, — будут жить вечно. Во всяком случае, достаточно долго. Как, кстати, тебе удалось?
— Как-как… — Тытырин потрогал лицо. — Лупил себя, вот как. Хорив не такой уж слезливый, по капле собирал! А сволочи все выпили! Что с ними теперь будет?
— Скоро очухаются. А пока нам лучше и правда свалить. Да и вообще лучше валить.
— Куда валить? — растерянно спросил Тытырин. — Тут везде стены…
Я подошел к Ямомото со спины. Трансформация продолжалась. Последний самурай мелко вибрировал, по выбритому до блеска темечку бежали синие вены. Мне очень захотелось его треснуть, но я удержался. Только сдернул с него патронташи с револьверами, а потом забрал со стола фотоаппарат и другое свое имущество. Самурай снова плюнул и едва не попал в Тытырина. Тот завопил.
— Держись за мной, — бросил я ему и двинулся вперед.
Прямо через разрисованные ширмы.
Бумага была тонкая и хрупкая, наверное, на самом деле рисовая, я пропарывал ее, как ледокол «Красин» арктические льды. Тытырин держался за мной. Направления я особого не выбирал, просто пер до тех пор, пока не наткнулся на стену. Обычную, бревенчатую. Секунду раздумывал, куда повернуть — направо или налево. Решил налево. И угадал — выход оказался неподалеку.
Дворец горел, как пионерский костер. Из немногочисленных
— Что дальше? — перебивая огненный рев, спросил Тытырин.
— Дальше смотри. Тебя зачем сюда послали? Писать летопись. Вот и пиши. А будешь плохо писать, мы себе живо другого летописца завербуем.
Я отошел на несколько метров, развернулся и сделал несколько снимков. В жанре батальной фотографии.
Вдруг из левого крайнего окна выпал Ямомото. Без меча, в разодранной одежде, босиком. Он покачивался и оглядывал пространство, как бык на корриде — исподлобья и зло.
Из соседнего окна показался Снегирь. Тот просто дымился.
Они осмотрелись, потом, пребывая в сомнамбулическом состоянии, направились друг к другу. Сблизились метров на пять, схватились за руки. Их затрясло, оба задрали морды к небу и выдохнули пламя.
Я успел сфотографировать. Отличный кадр! Прямо душой порадовался! Войдет в золотую серию. Назову «Сила огня». Или лучше — «Друзья-огнеметчики».
Впрочем, смотреть на дружеские объятия было некогда.
— К воротам! — велел я Тытырину.
Мы побежали. У надвратной башни царила боевая неразбериха. Защитники Деспотата тащили факелы, корзины с камнями, корзины со стрелами, я заметил пару чанов со смолой, видимо, ею собирались поливать нападающих. Народу не так уж чтоб очень много, человек тридцать. И старались они не шибко, видно было, что воевать им не хочется, а хочется залезть куда-нибудь в подклеть…
Кстати, интересно, что такое подклеть? Или подклет?
Мечтатели. Неудачники. Нет, не так: мечтатели-неудачники. А что? Почему бы не быть мечтателям-неудачникам? Один вот мечтает, как Перец — мощно и ярко, и у него целый город. А другой мечтает тоже мощно, но… недостаточно мощно. Его мощи хватает только на то, чтобы сюда перенестись. А чтобы что-нибудь уже здесь организовать… Вот только смолу могут на головы лить.
— Их много… — с сомнением сказал Тытырин. — Двадцать штук, наверное…
— Тридцать четыре, — поправил я. — Но что делать, мой добрый Нестор, в том-то и есть доблесть. Какой мне смысл побивать каждого гада в поединке один на один? Один против тридцати четырех — вот подлинная доблесть. К тому же… Короче, давай кричи громко.
— Зачем?
— Крик дезориентирует противников. Противники дрожат. В панике разбегаются. Психическая атака, однако. Кричи!
— Что кричать-то? — Тытырин оглядывался, собирался явно сваливать.
— Ори: «Окружай их, ребята! Пленных не брать!» Только громче.
— Зачем мы все это затеяли? Тебе же Перец сказал: лови верхушку, Застенкера. А воюет пусть он сам. Кстати, он где?
Тытырин поглядел в небо.
— Где наши панцервагены? Где тупорылые валькирии?
— Тытырин, дружочек, будь добр, начинай вопить. А то на твоем лице нет больше места для синяков.
И я продемонстрировал Тытырину Берту. И Дырокол. Рука болела. Руку дергало, будто она переродилась в один большой чирей.
— Окружай их, ребята! — завизжал Тытырин. — Пленных не брать! Гаси тварей! Ура! В атаку! Воины света, за мной!