Снежные псы
Шрифт:
Тытырин налил себе еще морса, вытаращился на него, изучая стакан на просвет. Продолжил:
— Я одного человека знал, так тот разводил бойцовых собак. Или бойцовских. Короче, тех, которые дерутся. До смерти. Каждая собака стоит целую кучу денег, особенно если правильно натаскана. Остановить ее невозможно, псина разрывает всех, кто осмеливается ей противостоять. Но вырастить такую собаку очень сложно. Знаешь почему?
— Почему? — спросил я.
Тытырин взялся пить.
— Потому, что хитростей разных много, — сообщил он, покончив
— И все?
Тытырин явно что-то недоговаривал. Собаки бойцовские… При чем тут они? Я в собаководстве не очень хорошо разбираюсь…
— Все. Конечно, все. — Тытырин схватил оливку, выплюнул из нее анчоуса, съел отдельно, сначала одно, потом другое.
— Не, ты это к чему? К чему рассказал-то?
— Ни к чему. — Тытырин замолчал и поглядел в сторону выхода. — Ни к чему, просто рассказал. Осетрина вкусная… Осетрина просто очень вкусная.
Последние слова он произнес громко. Через минуту я понял из-за чего — появился Перец. А господин Тытырин не лишен чутья, подумал я. Я бы сказал, оно у него зверское. Звериное даже. Говорят, у землероек такое мощное чутье, что они слышат приближение врага за километры. И я не удержался:
— Тытырин, у тебя неправильная фамилия какая-то…
— Да-да, — согласился литератор, — я уже думал поменять, взять псевдоним. Например, Родослав…
— Тебе пойдет не Родослав, тебе пойдет Землеройкин.
— Землеройкин? — услышал Перец. — А что, фамилия Землеройкин звучит неплохо… Но только надо как-то ее… модифицировать, что ли. Землеройкин, Землеройкин… Предлагаю так: не Землеройкин, а Землеройкинг. Круто!
Тытырин отворил пасть.
— Землеройкинг — это хорошо, — согласился я. — Я бы сказал, в соответствии со всеми законами славянской готики. Землерой — по-славянски, Кинг — готически. Так и запишем.
Тытырин обиженно отвернулся.
— Ладно, идеолог, не обижайся. Сегодня обижаться не след, сегодня у меня хорошее настроение, — обронил Перец.
Он сиял. Пытался удержать улыбку, да не получалось, счастье пробивалось наружу. Доволен был. Чрезвычайно. С чего бы это? С какой радости он так сияет? Неужели с Деспотата? Нет, вряд ли с Деспотата… Тут что-то другое. Что?
Ангар. Явно что-то с ангаром связано… Только по роже Перца ничего не поймешь. Хотя физия у него уже начинает меняться, нет на ней благости, стал дергаться нос…
— Чего смотришь? — подозрительно прищурился на меня Перец.
Ну вот, началось.
— Я не смотрю…
— Я же не дурак! — Перец улыбнулся не по-доброму. — Я же не дурак, вижу!
— Ничего ты не видишь…
— Ты пялишься! Ты пялишься на меня! — рявкнул Перец.
— Ты что, красна девица, чтобы на тебя пялиться?! — начал злиться и я.
Перец скрипнул зубами, сжал кулаки. Ну, я тоже. И скрипнул, и сжал. Чем я хуже? Он уставился на меня, смотрел, наверное, с минуту. Потом взял себя в руки.
— Хорошо, — сказал, — не будем. Сегодня слишком славный день, чтобы начинать… А вы, как я погляжу, жрете?
И
— Жрем, — кивнул я. — А что? Заслужили, однако. В боях. В лишениях. Меня чуть из бластера не поджарили, оборотень чуть не загрыз, а наш Тытырин и того больше — пострадал за славянскую готику. Теперь он профессионально непригоден, надо его выгонять. Какой он Землеройкинг с такими-то пальцами?
— А что у него с пальцами?
— Тытырин, покажи.
Летописец воздел покалеченные лапы.
— Что с ним?
— Вдохновение, — объяснил я. — С ним случилось вдохновение, он бросился на свою пишущую машинку и как давай стучать! Так стучал, что все пальцы себе отбил. Теперь у него в пальцах контузия.
— Палечная контузия? — удивился Перец.
— Ну да. И все от вдохновения. Как вдохновение случается — так все себе пальцы отбивают. У каждого настоящего писателя пальцы просто сплющены в лепешки.
— Шутишь?
— Шучу, — кивнул я. — Все было не так совсем, конечно, все было гораздо драматичнее. Видишь ли, доблестный Персиваль, ты, наверное, заметил, что в штурме Деспотата принимали участие еще эльфийские львицы, короче, зверские девчонки. И наш Тытырин…
— Врет, — вставил Тытырин. — Нагло врет!
— Не перебивай меня.
Я снова постучал ложкой по голове. А Тытырин снова пощупал себя за лицо.
— Так вот, наш Тытырин увидел девчонок, и что-то с ним произошло. Я даже испугался. Он задрожал, вытянул перед собой руки и просто-таки вцепился в проходящую мимо амазонку. Не знаю уж, с какими целями, наверное, стихи хотел почитать. А девушка оказалась расторопной и все пальцы ему… ну, не совсем все пальцы, так, самые кончики… поотсекала. Теперь он беспалый.
— Врет он, — повторил Тытырин. — Я в стекло расплавленное попал.
— Вот видишь, он непригоден, — продолжал я свое. — Пальцы остекленели. В расход его надобно.
— Как непригоден? — хрипло возмутился Тытырин. — Почему непригоден? Зачем в расход? Пригоден я! Временно нетрудоспособен, но я излечусь.
— Два дня тебе на поправку, — бросил Перец. — Мне нужна история.
— Через два дня я буду на ногах. То есть на руках. Короче, в работоспособности, — заверил прозайка. — Разве могу я быть в стороне от таких событий? Пожар Деспотата — это почти как пожар Москвы тясяча восемьсот двенадцатого года! Как пожар Рима! Такие вещи вдохновляют!
— Ты что, Нерон, что ли, чтоб тебя пожары вдохновляли? — лениво спросил Перец.
Я вдруг совершенно неожиданно вспомнил, как год назад мы беседовали с Дрюпиным по поводу Ван Холла, у которого на лопатках красовался как раз Нерон на фоне горящего Рима. Забавное совпадение. Тут вообще полно забавных совпадений…
— Не, я, конечно, не Нерон, но пожары и правда вдохновляют. Пожары, война, драконы — все это достойно эпической саги! Знаете, друзья, я вдохновлен, в моей голове родились пламенные строки…