Снежные зимы
Шрифт:
— У меня эта не выбривает подбородок. Приходится подправлять по старому способу.
Познакомился он просто, не проявляя излишнего любопытства. Вообще чувствовалось, что это довольно сдержанный человек — во всем: в словах, в поступках, даже в жестах. Было в нем что-то от знающего себе цепу драматического актера. Антонюк так сразу и подумал, он знал и плохих, и хороших актеров. Но знал он и другое: бывает, что хороший актер — плохой человек. А для него всегда на первом плане — человек. Однако по всему видно, что этот актер — Олег Гаврилович — не так просто откроет свою человеческую суть. Нелегко его раскусить.
Иван
В профиль лицо директора выглядит хуже. Что его портит? Ага, нос. Он придает лицу какой-то хищный вид. Нет, не ястребиный. Нос без горбинки, кончик даже вздернут. На кого же он похож? На щуку? Нет, не та линия. Да и не хищный вовсе. Нехорошо выискивать несимпатичные черты в человеке, которого пока еще не знаешь. Да и вообще не во внешности суть. Он писал письмо или не он? Чтоб установить, надо выяснить, когда он услышал о нем, Антонюке, когда и что рассказала ему Виталия? Но как подступиться, с чего начать? Иван Васильевич выключил электробритву.
— Подправлю и я старым способом.
— Всухую?
— Всухую. Правда, у меня щетина жесткая, как у дикого кабана.
Виталия засмеялась. Она стояла у стола, выдвинутого на середину комнаты, неторопливо перетирала тарелки, расставляла их. по-детски склонив голову, любовалась своей работой и… мужчинами. Не просто мужчинами. Не какими-то там своими однокурсниками-шалопутами. И не старыми учителями, что иной раз приходят в класс прямо из хлева, в резиновых сапогах, облепленных навозом. С теми она воевала, и они не любили ее. А эти двое ее любят, пускай по-разному. Желают счастья. Принесут счастье.
Старший уже принес нечто, что, наверное, можно назвать счастьем, если б не было это так неожиданно и не вызывало таких сложных и противоречивых чувств. Она сама еще не решила, как отнестись к тому, что сказал этот человек. Но ей приятно, даже радостно. Сейчас они оба любы ей. Нравится их мужская сдержанность, аккуратность. Даже это бритье электробритвой. Никакого намыливания, пачкотни с кисточкой.
— …Но я ко всему привык, — стоя перед зеркалом, продолжал Иван Васильевич, — Однажды во время блокады в нашей группе — нам пришлось разбиться на группы для прорыва — не оказалось ни одной бритвы. Хлопцы отрастили вот этакие бородищи. А я, назло немцам и для примера своим, брился. Стеклом. Подобрал у разбитого лесничества куски оконного стекла и скреб ими. Без мыла. Конечно, выть хотелось… Но не сдавался.
— Знаете, я сегодня был посрамлен, — сказал Олег Гаврилович.
Иван Васильевич обернулся к нему. Виталия насторожилась: застыла с поднятой тарелкой.
— …когда Виталия Ивановна сказала мне, что к матери ее приехал партизанский командир. Я полгода работаю и не знал, что Надежда Петровна — партизанка. Директору
Девушка доброй смущенной улыбкой попросила прощения за то, что не рассказала о матери раньше. Иван Васильевич с облегчением вздохнул. Слава богу, не нужно никакой дипломатии. Все так скоро и просто разрешилось. И в наилучшую сторону. Ну да, Вита ничего не могла рассказать о наших отношениях. Ни в коем случае. Даже человеку, которого полюбила. Или, вернее, тем более этому человеку. Бросить тень на мать? Никогда! Да еще при том, что ее собственное появление на свет оставалось до некоторой степени загадочным.
Значит, Леонид Мартынович был прав: анонимку писал кто-то из моих старых «друзей». Опять Корольков? Неужто так долго хранит человек злобу? Почернеешь, Корольков! Кто еще знает о Наде из тех, кто поближе? Все знает Будыка. Но Валька анонимок не станет писать. Зачем ему? Если б его прорвало, он скорей всего рассказал бы Ольге. Но и тут начштаба ведет себя как мужчина. Достаточно убедиться, что рядом с тобой не доносчик, не интриган — и как меняется настроение. Ей-богу, он симпатичный парень, этот Олег Гаврилович. Напрасны твои страхи, Надя! Я с удовольствием выпью за ваше счастье, дети.
Глава VIII
После обеда они гуляли. Втроем. Надя осталась хозяйничать дома. Предложила погулять Виталия. То ли от выпитого вина, то ли от счастья она становилась все веселей и веселей. Молчаливо-сдержанная вначале, беззлобно-ироническая в разгар обеда, под конец девушка превратилась в веселую хохотушку… Теперь она уже не скрывала своих чувств к Олегу Гавриловичу. Даже при Иване Васильевиче чмокнула директора в щеку. Он, на десять лет старше ее… сконфузился. Странно, но это, только одно это не понравилось Антонюку. Не верил он в такую чрезмерную стыдливость взрослого мужчины. А все, что неискренне, что разыгрывается, настораживает.
— Мы покажем вам, чем славна и бесславна столица князя Сиволоба, — весело сказала Виталия.
— Сиволоб — директор совхоза, — объяснил без улыбки Олег Гаврилович.
— А то ведь вы ее ни разу хорошенько не рассмотрели.
Девушка все еще мстила за те тайные короткие приезды или, может быть, за то, что он так долго таился от нее. Иван Васильевич понимал. Но ответил:
— Я хорошо разглядел эту «столицу» двадцать лет назад. Мы выбивали из нее полицейский гарнизон.
— О, когда это было! Любите вы, партизаны, похвастаться старыми заслугами. Одна мама не любит. Из нее слова не вытянешь. Но теперь мы с Олегом Гавриловичем заставим маму говорить. Будет двадцатилетие Победы — сделаем стенд героев, тебя, мама, на первое место.
— Не мели глупостей. — по-учительски строго сказала Надежда Петровна. — Идите гулять.
Погода не изменилась за день. Было пасмурно и тихо. Чуть примораживало. Так же. как утром, изредка в воздухе кружили легкие-легкие, как тополиный пух, снежинки. Но и в это безветрие снег не укрывал землю. Неслышное дыхание сдувало его. Поле черное. И улица тоже. Белело только у заборов, в канавах, в бороздах и ярах. Чтоб выйти на «центральный проспект», как иронизировала Виталия, они двинулись огородами. Взору открылась заречное болото, в этот день желтое, как ржавая вода, с редкими березками и молодым леском вдали, где-то на том краю.