Снежные зимы
Шрифт:
Вита засмеялась низким голосом, от души, этот смех как-то сразу разбил лед. Повеяло теплым ветерком. Оторвалась от печки. Подхватила с этажерки свой халатик, с размаху бросила его за занавеску. Передвинула стулья. Прибрала со стола книги, тетради.
— Вы ели? Получила приказ накормить вас.
— Нет. Не ел. Я уснул. Но я голоден как волк. Деликатному гостю не положено признаваться. Но я не деликатный гость.
Она весело, как-то по-новому блеснула глазами и вышла на кухню.
«На кого она похожа? Ни на кого она не похожа!» — подумал Иван Васильевич и почувствовал
— Где можно умыться?
— Я вам полью.
Девушка молча, задумчиво поливала ему на руки над эмалированным тазом. Ему не понравилось, что она вдруг стала такой молчаливой. Надо чем-нибудь занять ее внимание.
— Я уже неделю в дороге. Ездил к сыну. Он служит в Крыму. Сухопутный моряк. Береговая охрана. Он твой ровесник, месяца на три моложе.
Вытираясь, из-за полотенца следил, как она приняла это сообщение. Совершенно спокойно, даже равнодушно. Спросила:
— У вас отпуск?
— Нет. Я вольный казак. Пенсионер.
Тут она удивилась:
— Так рано? У вас и лысины еще нет и седых волос немного.
Такая детская непосредственность рассмешила.
— Спасибо за комплимент.
Легкий румянец сделал девушку краше.
— Нет, правда, почему вы так рано на пенсии? По болезни?
— Нет, я здоров. Защищал травы.
— Травы? Какие травы? — не поняла она.
— Кормовые. Которые хотели запахать, чтоб посеять вместо них кукурузу.
— А-а, в колхозах. И за это вас отправили на пенсию? Короче говоря, вы кому-то мешали?
— Возможно. Но это несколько упрощенно. Все более сложно. Как всегда в жизни.
— На пенсию вам не хотелось?
— Не хотелось.
— Вам тяжело?
Иван Васильевич понял: Виталия подумала, что это случилось недавно и поэтому он приехал — отвести душу.
— Нет. За полтора года я вжился в свою новую роль. Нянчу внука, езжу на охоту…
— Ваш сын женат?
— Старшая дочка замужем.
Ждал, что она спросит: сколько у вас детей? Не спросила. Занялась кухонными делами. Он предложил помочь ей. Отказалась. Ушел в комнату, нарочно не закрыл дверь и тайком наблюдал за девушкой. Она действовала с неестественной медлительностью, глубоко задумавшись. О чем она думала? Это начало серьезно беспокоить Ивана Васильевича. Пускай бы уж она была колючей, насмешливой, как в начале встречи, даже непочтительной.
Виталия немного оживилась, когда стала накрывать на стол здесь, в чистой половине, где гость делал вид, что все его внимание занято книгами на этажерке. Стол она собрала богатый: капуста, огурцы, квашеная брусника, на сковороде яичница, которая все еще сердито шкварчала и распространяла по комнате аппетитный дух. Над тарелками возвышалась бутылка из-под шампанского
— Я выпью за тебя, Вита. Я рад, что вижу тебя такой. За твои успехи, за счастье! Будь здорова.
Но Виталия не дала ему выпить. Она сказала:
— Я ненавидела вас. Тогда, девочкой… Возмущалось все мое детское естество. Потом вы долго не попадались мне на глаза, и я почти забыла о вас. Когда сегодня мама — боже, как она была растерянна! — сказала мне в школьном коридоре, что приехал ее партизанский товарищ, я догадалась, что это вы, и во мне шевельнулось недоброе… Протест, что ли… Но потом я подумала, что мама вас любит… Что она осталась верна этой любви… Она была молода и могла выйти замуж, привести в дом отчима… Такую любовь нельзя не уважать. Я сама против ханжества! Я вам простила… Сегодня, идя из школы. И я ничего не стану расспрашивать о ваших отношениях с мамой. Понимаю. Не маленькая. Но обещайте, что вы будете со мной так же откровенны и станете говорить, как со взрослым человеком.
Иван Васильевич почувствовал, что у него пересохло во рту. Он не сказал — кивнул головой: обещаю.
— Я задам вам один вопрос. Вы ответите правду!
— Она не просила — требовала.
Иван Васильевич попытался улыбнуться. Сказал бодро: Пожалуйста, — но увидел: настойка в стопке колышется — рука дрожит. Поставил стопку на стол.
— Кто мой отец?
Антонюк заставил себя никак не отреагировать на этот неожиданный вопрос. А он все-таки неожиданный, несмотря на предупреждение Нади. Сказать правду? Или поддержать святую ложь матери? Он снова взял стопку, в упор посмотрел ей в глаза, увидел, что она очень волнуется — даже губы дрожат. И вся она дрожит от нетерпения.
— Давай выпьем, Вита.
Она жадно, по-мужски осушила свою стопку. Он, медленно потягивая настойку, решил, что не откроет материнской тайны. Пускай все так и остается. Ее отец — Шуганович. Но первой заговорила Виталия: возбужденно стала объяснять, почему спросила:
— Я давно вижу, что мама путается и чего-то недоговаривает. Ей как будто больно говорить о моем отце. Сперва я подумала: она перед ним виновата. После института я поехала в тот район, где вы партизанили.
Ивана Васильевича бросило в пот. От настойки, что ли?
— Так много было вас, партизан, а через двадцать лет никого нельзя найти, кто мог бы толком объяснить. Рассказывают легенды. Кто что. Только одна учительница хорошо помнит Шугановича, завуча школы, где она работала до войны. Знает, что он был комиссаром отряда Антонюка. Но того звали — Василь… Матери я ничего не сказала… Если она напускает туман на мое появление на свет, то мне в конце концов все равно, кто мой отец, — заключила она со злостью.
— Твой отец — я.
«Что ты делаешь? Зачем ты это сказал? Такова твоя правда?!» — закричал один Антонюк. «А разве я не был ей отцом там, когда над всеми нами висела смерть? Она не должна стыдиться такого отца. И, может быть, ей будет от этого легче жить», — рассудительно говорил другой.