Снежный человек (с илл.)

Торбан Раиса Семеновна

— Давайте напишем ему письмо и пригласим в гости, — предложила Анни.

— И Дика попросим привести, — добавил Юрики.

— Едва ли он будет в состоянии скоро к нам прийти, — сказал учитель.

— Позовем на елку. К этому времени он должен выздороветь.

— И деда Мороза смастерим.

— Живого нарядить лучше.

— А кого?

— Попросим деда Тикку.

— Из него Мороз будет знатный!

— А согласится?

— Согласится! — решительно заявил Юрики.

Ребята немедленно принялись писать коллективное письмо на заставу.

Вот

оно:

«Дорогие товарищи пограничники! Спасибо за винтовку. Мы очень обрадовались и все хотим стрелять. А Иван Фомич говорит, что кое-кому надо подрасти. Мы обязательно вырастем.

Раз вы наши шефы, то приглашаем всех вас в гости на елку. И обязательно, чтобы пришел к нам ваш проводник Онни Лумимиези, и пусть приведет с собой Дика.

Елка у нас в школе будет очень, очень хорошая.

С завтрашнего дня хотим начать игрушки делать, а дед Мороз будет живой, настоящий. Приходите. Ждем. Пишите.

Лучше не пишите, а приходите».

Глава VII. ЛЕСНИК КОНДИЙ

После обеда Юрики, Анни, Тяхтя и другие ребята забрались в телегу.

Василий Федорович взял вожжи. Покатили… Сначала ехали по старой лежневой дороге. По обеим ее сторонам тянулись участки почти вырубленного леса. Старые пни понемногу исчезали среди молодой поросли, и только кое-где над ними еще высились одряхлевшие сосны.

Вскоре дорога кончилась, и лошадь осторожно пошла по узкой лесной просеке. Сразу же стало темно от наступавших со всех сторон деревьев.

Мрачную окраску соснового леса неожиданно расцвечивали огромные пурпурно-золотистые букеты рябины и осинника.

Каждый раз, увидев такое дерево, ребята вскрикивали от радости.

Солнечные лучи иногда проникали сквозь ветви деревьев, освещая лесную дорогу, усыпанную красными и золотыми листочками.

Дорога убегала в чащобу, ехать становилось трудней.

Огромные почерневшие корни деревьев, как узловатые руки подземных великанов, выступали из земли и протягивались поперек дороги. Телегу подкидывало. Ребята хватались за края телеги, друг за друга, пищали и хохотали.

Наконец лошадь остановилась, они вышли и по тропинке направились к избе лесника Кондия. [7]

Срубленная из толстых бревен изба покривилась и осела. Мох и лишаи пробивались из пазов между бревнами. Два подслеповатых окошка глядели из-под крыши.

Солнце быстро опустилось за вершины деревьев. Часть неба окрасилась в багрово-красные тона. Темно-зеленые сосны против света казались совсем черными.

— Невеселое местечко, — сказал Большаков и постучал в дверь.

7

Кондий — медведь.

— Кто

там? — послышался хриплый сонный голос.

— Открывай!

— Сейчас…

Минуты две-три слышалась возня лесника с крючком у двери.

— Ох ты! — ругался лесник. — Заклекла… не отопрешь. Наконец дверь открылась.

— Чего запираешься средь бела дня? — здороваясь, сказал Большаков и переступил порог.

Ребята застенчиво жались у двери, не решаясь войти.

— Входите, садитесь, будьте гостями, — сказал лесник, пытаясь быть любезным.

Небольшого роста, кряжистый, с лицом, заросшим волосами, он легко, по-звериному, двигался по избе в своих мягких, подшитых кожей сапогах с острыми носами. Сходство со зверем дополнялось черными точками маленьких злобных глаз и короткой шеей. Рассеченная посредине губа обнажала ряд крепких желтоватых зубов.

«Медведь», — думал Василий Федорович про лесника.

Лесник вдруг зевнул и прикрыл лицо рукой. Но его глаза совсем не казались сонными. Наоборот, они остро и настороженно прощупывали неожиданных гостей.

— А ребята вот пришли с тобой познакомиться. Сидишь ты тут, как в берлоге…

Лесник захохотал. Анни вздрогнула от страха.

— Не бойся, не бойся, — оскалил в улыбке свой рот лесник.

«Ох, и зубищев у него! Как хватит…» — с опасением подумал Тяхтя и пересел поближе к Большакову.

Кондий полез в сундук, вынул кулечек с пряниками и угостил ребят. Пряники были сухие и пахли не то крепким табаком, не то нафталином.

Ребята понемногу освоились и с любопытством разглядывали обстановку избы.

Огромная печь, сложенная из плитняка, занимала почти половину избы. Над очагом для варки пищи — крючки. В котелке, подвешенном на крючок, варится уха с картошкой и луком. На другом крючке — большой старый кофейник.

Вверху, у печи, почти под потолком — длинный шест с нанизанными на него лепешками — пекки-лейпа. Это пресный карельский хлеб.

Рядом с печью — полати. Из-под ситцевой занавески видна пестрая юбка. Она неловко сбилась в ногах, открывая большущий валенок, подшитый войлоком и кожей.

— Кто это? — спросил тихонько Тяхтя.

— А старуха моя… Зубы замучили, — ответил лесник.

— Давай свезу к нам в околоток, чего ей здесь маяться, — предложил Большаков леснику и шагнул к печи.

Лесник одним движением опередил Василия Федоровича, бросил на старуху тулуп и старательно задернул занавеску.

— Травами всю ночь парила, пусть греется на печи. Большаков махнул рукой: пусть.

— А у меня к тебе дело, Кондий… — И вполголоса он заговорил с ним о приезде канадцев, о выделении для них годных строительных участков и потом, совсем тихо, о двух нарушителях, сгинувших неизвестно куда…

Лесник внимательно слушал его и барабанил заскорузлыми пальцами по краю деревянного стола.

— Рано ли, поздно ли пограничники найдут их, сам понимаешь, — говорил Большаков, — но мы, население, обязаны им всемерно помогать…

— Как же, как же, — солидно соглашался Кондий, — поможем.