Снежный путь

Ваалгин Роман

— А если бы не принял?

— Такая возможность существовала. Поэтому за процессом следили. При самом худшем развитии событий он был бы остановлен. Это тоже связано с риском, очень большим, если быть откровенным — ты мог сойти с ума и стать полным идиотом, но нам ничего другого не оставалось… Так что, принимаешь предложение?

— Не. Ни фига. К тому же, мне почему-то кажется, что дело не столько во мне, сколько в памяти Накопителя, что по-видимому сохранилась…

— И это тоже.

— Обойдёшься, троглодит.

— У тебя будет самая большая зарплата в мире. Уйма свободного времени. Свой, чёрт возьми, самолёт, если только захочешь,

чтобы в любой момент побывать дома. Назови свою цену, в конце концов…

— У тебя же есть мой «слепок»?

— Я посчитал неэтичным оставлять его без твоего согласия…

— И на том спасибо. Но — нет. Предложение заманчивое, но меня тошнит уже и от тебя, и от Центра… А уж в сканер я теперь даже под дулом автомата не полезу. Пусть лучше сразу застрелят.

— Что ж, жаль. Ну да ладно. На нет и суда нет. Спокойной ночи.

— Ага. Бывай.

Утром Михаил встал, сладко потянулся, с наслаждением принял контрастный душ, позавтракал с особым смаком, после чего открыл дверь и вышел в коридор. Где и обнаружил своих старых знакомцев во главе с полковником Андреевым.

— А-а-а… Полковник…

— Генерал. — Расплылся Андреев. — За особые заслуги.

— Это парализаторами-то в пузо — особые заслуги? Ну да бес с тобой. Чего пришёл?

— Безумству храбрых поём мы песню… — Осклабился теперь уже генерал.

— Герои — они либо идейные идиоты, либо у них выбора другого не было. Чему радуешься, медный лоб?

— Тому, — ничуть не обиделся Андреев, — что сегодня мы наконец-то от тебя избавимся.

— Расстреляете или самолёт со мной уроните, чтобы не трындел лишнего?

— Стрелять не велено, а самолёт и уронил бы, да вместе с тобой лечу. Приказ чёток и ясен: доставить туда, где взяли. Тому и радуюсь. Доставим и забудем, как страшный сон, те две недели, что мы в наглухо закрытых бункерах просидели, света белого не видя, пока ты там рефлексировал на тему ценности человеческой жизни. К тому же, «Мессия» — это уже в прошлом, а потому не секрет. По крайней мере здесь. Что касается всего остального мира, «Кокон» сказал, что ты будешь молчать.

— А если я вот теперь назло пойду и начну каждому встречному-поперечному ведать историю моей ненастоящей жизни?

— Чем докажешь? — Андреев продолжал изображать Чеширского кота. — А если доказать нечем, то как это будет воспринято?

— А мой новый банковский счёт?

— От которого «Центр» будет мягко, но недвусмысленно отказываться… Захотел с фискалами объясняться?

Михаил глубоко вздохнул.

— Что ж… — Обречённо согласился он. — «Центр» по крайней мере последователен. Если уж попахивать гнильцой, так до самого до победного… А вы, как я понимаю, — сменил он тему, — мой почётный эскорт?

— Что-то вроде.

— Ну, пойдём тогда что ли.

Самолёт уже ждал на полосе, прогревая двигатели. Правда, идти к нему пришлось через плотную толпу радостно орущих и скалящихся людей. Михаил кривился, но терпел. Неожиданно он заметил в заднем ряду неподвижно стоящую Настю. Она не кричала, не радовалась, а лицо у неё было очень печальным. Он остановился и посмотрел на неё. Она опустила глаза.

Вокруг галдела толпа, Андреев понимающе замер неподалёку, а Михаил думал. Но потом тряхнул головой и продолжил прерванный путь. Можно было бы завершить эту историю, конечно, и слащаво-приторным голливудским хэппи эндом, подойти к ней, позвать её с собой. И она бы, вероятно, приняла его предложение. Но к чему это? Это был её собственный выбор, её решение, за которое он

не отвечает. Было бы очень благородно с его стороны, поступить именно так, но к чему бы это привело? Здесь она старалась, выполняла свою работу… Выполняла так хорошо, что он ей очень благодарен, но что будет с ними в обычной жизни? Вряд ли всё останется по-прежнему. Поблекнут краски, сотрутся острые воспоминания, и вот они — семейные будни. Обгаженные пелёнки, тёщины блины и телевизионные сериалы. И контраст между тем, что с ними, скорей всего, будет и тем, что с ними было во время их знакомства, убьёт их вернее любой семейной трагедии.

Возможно, она этого не понимает, но так лучше и для неё. Хотя бы потому, что он чувствовал в тот момент только жалость. Не любовь, не привязанность, а просто жалость. А на одной нежной жалости далеко не уедешь.

Однако достаточно большая его часть всё же стремилась к ней. И не важно — по какой причине. Важно было то, что это раздражало. Он понимал, что ему следует делать, но принять это понимание оказалось гораздо сложнее.

Всё ещё с мыслями о Насте он хмуро простился с радостным Роджером и командой, которая его «вела», и поднялся по трапу. На верхней площадке он остановился и последний раз посмотрел на Центр, утопавший в зелени деревьев и благоухании цветов. Люди внизу замахали руками и закричали ещё громче. Стало совсем худо.

— Они что, все всё знают? — Спросил он поднявшегося вслед за ним Андреева.

— Все, но не всё. — Тихо ответил генерал. — Роджер провёл тут у нас основательную кампанию на тему спасителя мира, рисковавшего своей жизнью ради бла-бла-бла, но о подвиге которого никто никогда не узнает. И теперь все эти люди пришли проводить тебя, чтобы ты не счёл человечество неблагодарным. — В голосе Андреева послышалась лёгкая ирония.

Михаил на это хмыкнул, развернулся и прошёл внутрь самолёта. Андреев зашёл сразу за ним. Стюард тут же захлопнул люк, отрезав крики.

— Домой, или куда ещё? — Спросил генерал, когда Михаил обессилено опустился в кресло.

— Неважно. — Ответил тот. — Лишь бы там было много снега…

Андреев приподнял правую бровь, не столько удивившись, сколько вежливо давая понять, что слышал, а потом сел в своё кресло и углубился в чтение журнала. Было ясно, что ему до смерти интересно, что ж там, в «Коконе» происходило, но он понял состояние Михаила и не стал досаждать.

Самолёт развернулся, разогнался по полосе и взмыл в небо. Сразу за Периметром пошло сплошное снежное поле. На мгновение Михаилу, равнодушно смотревшему в иллюминатор, показалось, что он заметил на нём две бегущие за самолётом белёсые точки. Он дёрнулся, но тут же горькая усмешка скривила его губы. Спасибо огромное «Кокону» за самые светлые воспоминания его жизни. О людях, зверях и событиях, которых никогда не было. И поклон ему до земли.

— Почему летают птицы? Потому что не могут иначе. Не любить тебя, моё сердце, я не могу тем паче… — Прошептал Михаил.

Андреев оторвался от журнала и теперь уже действительно удивлённо на него посмотрел. Михаил улыбнулся и пояснил:

— Это я написал. Когда мне было шестнадцать. Так давно, что уже и забыл. А сейчас что-то вспомнилось…

Генерал рассеянно кивнул и снова углубился в чтение. А Михаил опять повернулся к иллюминатору и попытался определить — где было Преддверие, где Независимость, а где Ковчег. Но под крылом самолёта проходила совсем другая земля. Тогда он закрыл глаза и попытался снова заснуть. Да так, чтобы проспать всю дорогу.