Снобы
Шрифт:
– Надеюсь, его не остановят, – сказал лорд Акфильд.
Леди Акфильд слегка надула губы.
– Ну… – произнесла она.
Мы ехали какое-то время молча, размышляя, как я понимаю, о Саймоне и Эдит. Их машины нигде не было видно.
Леди Акфильд снова заговорила:
– Ну не правда ли – это место слишком экстраординарное? Как вы думаете, кто туда ходит?
– Разве не эти, как их там, яппи? – Лорд Акфильд произнес это слово в кавычках, ему было очень приятно, что он так хорошо разбирается в современной жизни.
– Ну, не может быть, что бы только яппи. Разве их достаточно здесь? Поблизости их не может быть много. И американцев тоже, я так думаю. Такая жалость.
– Не знаю, – сказала Адела. – Я предпочитаю, чтобы старинные дома превращали в отели, а не в резиденции местных советов, или же просто сносили.
– Наверное, – с сомнением кивнула леди Акфильд.
По правде говоря, она предпочла бы, чтобы их населяли те же богатые люди с хорошими манерами, которые жили в них сто лет назад. Даже те, кого, как де Марнеев, она не любила.
Саймон нарочито долго и сосредоточенно искал ключи, так что все остальные машины Бротонов уже тронулись к тому времени, как он завел мотор. Он повернулся к Эдит. Она куталась в пальто, придерживая его руками и прислонясь к стеклу. Они были двумя игроками с одинаковыми картами на руках, и теперь наконец-то они остались один на один со своим страстным намерением. Что-то в том, как Эдит была груба с Чарльзом, в дерзости, с какой Саймон предложил ее подвезти, подало знак им обоим, что веселье вот-вот начнется. Глядя на плутоватую ухмылку Саймона, на озорные морщинки в углах его губ, где начинала пробиваться щетина, Эдит чувствовала, как дрожь сексуального волнения охватывает все ее тело. Ее поразила откровенность ее вожделения. Ей случалось быть с мужчинами, которые привлекали ее, она помнила, как ей нравилось заниматься любовью с Джорджем, было и такое время, – правда в основном до замужества, – когда она с удовольствием представляла себе, как останется наедине с Чарльзом, но она остро чувствовала, что сейчас было нечто совсем другое. Глядя в синие глаза Саймона, она понимала, что просто и абсолютно хотела прижаться к нему голой кожей. Ей хотелось чувствовать его крепкое обнаженное тело рядом с ней, в ней. Ей стало жарко и слегка неуютно. Ужасающий, будоражащий трепет от того, что ее принципы покидают ее, кругами по воде расходился в районе ее живота.
– Не пора ли нам? – спросила она.
Саймон внимательно наблюдал за ней. Светлые волосы падали ей на лоб, закрывая серо-голубые глаза, и она отбросила их назад слегка раздраженным жестом. Ее губы не сомкнулись, когда она закончила фразу, но остались влажными и приоткрытыми, и в темноте можно было разглядеть, как поблескивали ее зубы. Он тоже был возбужден, но несколько иначе, чем она. Ему доводилось в свое время заниматься любовью с очень и очень многими красивыми женщинами, и его возбуждала вовсе не мысль о грядущих сексуальных удовольствиях. Его волновало определенное и подтвержденное знание, что ее к нему тянет.
Он очень остро ощущал, насколько он красив. Более того, он уважал это свое качество, наслаждался им, так как справедливо чувствовал, что оно лежало в основе его власти. Именно эта простая истина была эпицентром его вечного флирта. От каждого, друга или врага, мужчины или женщины, ему нужно было добиться какой-нибудь реакции на его собственную физическую притягательность. Только тогда, в теплом свете восхищения этих чужаков, он мог расслабиться и наслаждаться жизнью. И чем рискованнее была ситуация, тем более ему было необходимо быть желанными, причем именно физически. Он непрестанно разбрасывал вокруг себя жаркие взгляды, загадочно улыбался, подмигивал незнакомцам – единственно для того, чтобы поддержать в себе уверенность, что он управляет ситуацией. Что и говорить – естественно, он оставлял за собой бесконечный шлейф раненых, которые неделями или даже месяцами отвечали на совершенно недвусмысленные знаки сексуального и романтического интереса, и вдруг, оказавшись в плену, обнаруживали, что ему их любовь была нужна не более, чем если бы они были деревьями в саду.
Он не тревожился по поводу этого постоянного поиска подтверждений. Он просто был убежден, что его взгляд способен разбить любые преграды, – даже если ему и приходило смутное ощущение, что уравновешенные люди так себя не ведут. В каком-то смысле полное отсутствие веры в другие свои качества означало, что его тщеславие было плотно переплетено со своего рода стеснительностью. Он не испытывал особого уважения к собственному интеллекту и, несмотря на всю свою браваду, знал, что в общении бывает неуклюж и нелеп. Принимая во внимание все эти причины, его буржуазные амбиции вкупе с жаждой возжигать желание должны были неизбежно привести его к Эдит. Ирония заключалась в том, что она видела в нем способ сбежать из жизни Бротон-Холла, а он, наоборот, видел в ней возможность туда проникнуть. Но на этом этапе все эти соображения пока оставались для них тайной. В двух словах можно сказать, что они были заворожены друг другом.
Вожделение – состояние, известное в народе под названием «влюбленность», – это своего рода сумасшествие. Это искажение реальности, настолько значительное, что оно должно по идее давать большинству из нас возможность понимать и другие формы умственного расстройства,
Не то чтобы Эдит рассматривала Саймона как существенную часть своей будущей жизни, как бы околдована она ни была. Но она давно забыла, как раздражало ее поначалу его кокетливое многословие, и теперь обожала слушать россказни о его злоключениях, его надеждах, его мечтах – да и о чем угодно, потому что ей нравилось смотреть, как двигаются его губы, и потом – он не только чудесно выглядел, благодаря ему ей было так тепло на душе, она чувствовала себя желанной. Ей нравилось физически быть рядом с ним, чтобы он задевал ее рукав, чтобы его рука случайно касалась ее руки, но ни о чем большем она не думала. Или, по крайней мере, до этого момента. К несчастью для нее, он вошел в ее жизнь в тот момент, когда ее терзала невыносимая ennui [35] . До свадьбы, зевая в телефонную трубку на работе, она мечтала о том, какое разнообразие принесет ей новая жизнь – но она и подумать не могла, что спустя несколько месяцев и новая жизнь покажется ей монотонной. Так что ей было скучно, а так как она ожидала, что исполнение ее социальных притязаний обеспечит ей постоянный источник новых переживаний, скука казалась ей страшнее, чем была на самом деле.
35
Скука, тоска (фр.).
Медленно, но неумолимо она позволила выветриться остаткам своей привязанности к Чарльзу, из-за его неспособности заинтересовать ее. Хотя где-то в глубине души она и подозревала, что этого делать не стоило. Если бы, как ее свекровь в свое время, она с самого начала взглянула правде в глаза и разобралась со своим отношением к ограниченности мужа, тогда между ними могла бы возникнуть и нежность. Если бы она перестала ждать от него, что он будет ее развлекать, она смогла бы ждать от него того, что он мог ей дать в полной мере – верность, преданность, надежность, даже любовь, пусть и в его неизобретательной манере. Но так же как она так и не призналась себе честно, что вышла замуж за нелюбимого человека ради его положения, так и сейчас не могла принять своей ответственности за то, что живет с человеком скучнее и глупее нее. Эдит казалось, это Чарльз виноват в том, что ее жизнь так однообразна, это Чарльз виноват в том, что у них нет множества интересных знакомых в Лондоне, это Чарльз виноват в том, что время, проводимое вместе с ним, тяготило ее больше, чем часы одиночества. И вдобавок ко всему она постепенно ступила на опасный путь, доступный только для публичных людей, – она вошла в образ счастливой и любезной супруги перед восхищенной толпой, что должно было еще больше подчеркивать тоскливое однообразие ее домашней жизни. Ее так любили жители ее деревень, благотворительные общества, даже прислуга в усадьбе, что она начала думать, что та счастливая и изысканная женщина, что отражалась в их глазах, и есть истинная Эдит, и вне сомнения, Чарльз виноват, что не реагирует на нее так, как ее восхищенные провинциальные обожатели.
Не то чтобы она любила опасность. Предложение Саймона подвезти ее она приняла во многом назло свекрови. И более всего она сама была удивлена тому, как сильно ее потянуло к нему физически, теперь, когда они впервые оказались наедине, в темноте. Но что еще больше застало ее врасплох, так это пенное ощущение душевного подъема и пьянящий аромат неизведанных возможностей. Понимание осенило ее, как яркая вспышка – именно этого ей не хватало всю ее замужнюю жизнь. Долгие месяцы все в этой жизни было расписано, все решения уже приняты, и теперь с этим надо как-то жить. И все-таки – вот она сидит в этой машине, смотрит, как вельвет обтягивает мускулистое бедро Саймона, и предается восхитительному ощущению, что между «сейчас» и смертным часом остались еще незапланированные возможности.