Снобы
Шрифт:
Весь этот цирк продолжался уже несколько недель, когда нас с Аделой пригласили на вечеринку к одной актрисе, которая недавно играла в каком-то триллере мать Саймона. Я подумал, что есть вероятность, что любовники тоже будут там.
Адела была очень спокойна.
– Ну, я не собираюсь вылетать вон из комнаты или кидаться на нее с ножом, если ты об этом беспокоишься.
– Я не беспокоюсь. Просто говорю, что их тоже могли пригласить. Мне кажется, желательно было бы не вставать на людях на чью-либо сторону.
– Тебе незачем опасаться по этому поводу. Но, – добавила она, необычно внимательно глядя на себя в зеркало, и всерьез взялась за помаду, – целовать ее или желать ей счастья я тоже не буду.
Я оказался прав: Эдит и Саймон были в списке приглашенных в тот вечер. Позже Эдит рассказала мне, что не очень хотела идти, потому что они выходили в люди каждый вечер со дня скандала, но Саймон очень настаивал. Он страдал
Саймон Рассел был одним из тех актеров, кто поначалу, кажется, непреодолимо движется к звездным высотам, но годы проходят, а звезды остаются все так же недоступны. В начале карьеры ему однажды дали главную роль в паре с популярной актрисой, но сериал провалился. Затем он получил хорошую роль в продолжении одного голливудского блокбастера, но фильм не сделал никакого сбора. И постепенно луч прожектора пошел дальше, высвечивая новых, более молодых и светловолосых, что приходят на студии в поистине неисчерпаемых количествах. Он был хороший актер – неплохой, по крайней мере – и, как я уже говорил, бесподобно красив, особенно при грамотной съемке, и у него еще вполне могло быть будущее, но к моменту этой истории времени у него уже почти не осталось. И вот, крайне неожиданно, его личная жизнь позволила ему попасть в газеты. Эдит сделала его темой для разговоров.
Что касается жены и детей, думаю, было бы неверно утверждать, что он о них не волновался. Волновался. Насколько был способен. Деирдре сделала для него все что могла, и детей он, в общем-то, любил, но подозреваю, в последние несколько лет все это наскучило ему и превратилось в рутину. Кроме того, когда мы видели их вместе (пару раз в самом начале съемок в Бротоне), было заметно, что Деирдре перестала считать его романтическим героем, и все больше и больше обращалась с ним как с недорослем. Ему хотелось обожания, а вместо этого ему говорили, чтобы он не оставлял овощи на тарелке. Конечно, я не мог бы сказать наверняка, на какое количество чистого обожания он мог рассчитывать с Эдит. И как надолго.
– Милая, пожалуйста… мы обязательно должны туда пойти… – Нисколько не замечая этого, Саймон завел привычку обращаться к Эдит заискивающим тоном – этакая помесь ленивой ящерицы и путешествующего торговца. – Терпеть не могу быть банальным, но тебе придется привыкнуть к мысли, что я зарабатываю себе на жизнь. Я не Чарльз, который расхаживает по своей ферме, раздавая приказы направо и налево.
Я должен напоминать людям о своем существовании.
Она сидела у маленького туалетного столика в его безотрадной спальне и, сосредоточенно хмурясь, рассматривала свое отражение. Это действительно казалось довольно банально. Эдит ненавидела свою дурную славу. Каждый раз, как какая-нибудь «подруга» звонила ей с новостью, что очередной журналист прошелся по ней («Я подумала, что должна сказать тебе, дорогая, чтобы это не застало тебя врасплох, когда ты будешь читать»), она снова падала духом. В каком-то смысле она хотела славы, но славы, которая дарит положение и придает очарование, – а не этого перемывания грязного белья. Она даже иногда замечала, что жалеет своих тещу с тестем, когда думала о газетах, которые Чарльз или слуги, скорее всего, купируют перед тем, как они попадутся на глаза Акфильдам. Бедный Чарльз, как он справляется со всем этим… И эти ужасные вечеринки, на которые Саймон постоянно ее тащит. Неужели действительно необходимо постоянно разговаривать с этими странными представителями другой планеты? Она слишком много времени провела в Бротоне, чтобы отбросить (по крайней мере с легкостью) представление о том, что люди Саймона – это нечто несерьезное: пригодятся, чтобы оживить вечеринку, но не подходят для ежедневного общения. – Зачем? – спросила она. Он смотрел, как она тщательно и искусно красит лицо. Он знал, о чем она думает, но его это не особенно заботило. Если она предпочитает вернуться назад, в свой старый мир, – пожалуйста, он не против. По правде говоря, ему уже чуточку не терпелось завести знакомство с кем-нибудь из большой тусовки. Она представила его двум-трем молодым аристократом из Фулема, но совсем не так он представлял себе ее вклад. Пока она мечтала, как провожает его мимо толпы журналистов в трейлер на стоянке «Юниверсал», он видел себя в твидовом пиджаке, с ружьем в руке, желанным гостем в домах
– Ладно, что это за женщина, к которой нужно ехать сегодня?
– Фиона Грэй.
– Никогда о ней не слышала. Я с ней встречалась?
– Нет, не думаю, но ты ее знаешь. Девушка из фильма про того мошенника. Когда он выпал из поезда. На прошлой неделе показывали. Там еще полицейского играет Майкл Редгрейв.
– Тоже впервые слышу. – Саймон поморщился. – Ей, наверное, лет пятьсот.
– Около семидесяти.
Вообще-то, Саймону очень польстило, что его пригласили к мисс Грэй. Это была вторая сторона его шизофренических амбиций. Одна его половина хотела, чтобы Эдит провела его в мир «снобов», вторая половина, почти в прямом противоречии с первой, хотела, чтобы его воспринимали всерьез как актера те актеры, которых сами актеры воспринимают всерьез, – одной из таких была Фиона Грэй. В юности она играла Джульетту в паре с Гилгудом и леди Тизл в паре с Оливье. Сейчас если она появлялась на телевидении, то обычно в честь какого-нибудь знаменательного события – сериал, снятый Питером Холлом или написанный Мелвином Брегом, – и ее с неизменной любовью упоминали в автобиографиях самые разные звезды.
Артистическое сообщество очень любит притязать на бесклассовость, но, по правде говоря, в этом бизнесе существует жесткое классовое разграничение. И бесклассовость заключается только в том, что система базируется на иных ценностях, нежели в остальном мире. Происхождение может ничего не значить, но успех – это все. И не просто успех, а успех правильного толка. Саймон Рассел остро ощущал, что хоть и получил свою небольшую порцию славы, он и близко не подошел к тому, чтобы создать работу, которая была бы оценена его товарищами по «Экуити», и втайне страдал от этого.
Когда актеры рассказывают в интервью, что им все равно, что говорит критика, лишь бы зрителям нравилась их работа, они лгут. Мало кого из актеров заботит мнение публики, по сравнению с вердиктом критиков или коллег по цеху. Быть оцененными и получить статус за аркой просцениума – вот их цель. Если в придачу им достанется еще и поклонение публики, слава и деньги – тем лучше. В центре этого бизнеса существует клика, чье превосходство в «правильной» работе неоспоримо, и Саймону всегда хотелось попасть туда. Звезды и режиссеры, писатели и дизайнеры, входящие в это число, относятся снисходительно к любым знаменитостям. Их имена могут быть связаны со многими благородными начинаниями, их манера давать интервью и (безусловно) манера одеваться предполагают, что плевать они хотели на особое положение, но факт остается фактом – они представляют собой элиту, чья обособленность соперничает с noblesse d''ep'ee [42] при версальском дворе. Саймон до боли хотел стать одним из членов этой золотой группы, которые всегда получали хорошие отзывы в «Таймауте» и постоянно значились в списках британской киноакадемии.
42
Дворянство, полученное за ратные подвиги (фр.).
Его мечты были лишены основания. В этот конкретный вечер, например, его пригласили только потому, что о нем писали газеты. Несмотря на высокие, по их словам, принципы, эти лицедеи разделяют одну черту со своими голливудскими братьями: они обожают быть среди знаменитых людей. Если они обедают с лейбористами, то предпочитают, чтобы это были лидеры оппозиции или министры, если становятся под знамена, то хотят идти рядом с Иэном Мак-Келленом или Анитой Роддик, а не каким-то неизвестным энтузиастом из Харло. Но если Фиона Грэй пригласила Саймона из-за того, что о нем пишут, то его талант ее не интересовал.
Вечеринка проходила в доме в Хэмстеде; Эдит показалось, что они добирались туда целую вечность и на первый взгляд – по крайней мере с улицы – таких усилий дом не стоил. Внутри все следы пребывания рабочих, обустроивших дом в 1890-х, были поглощены морем сверкающих деревянных полов и скрытых светильников. В большой гостиной собралось несколько небольших групп людей, которые что-то горячо обсуждали, но самый громкий шум, разумеется, доносился из кухни этажом ниже. Мы с Аделой стояли у плиты, в окружении мисок с бобами и пастой, сдобренной дивными морскими гадами, когда они вошли. Я почувствовал, как Адела толкнула меня локтем, продолжая беседовать с дизайнером, с которым мы никак не могли прекратить разговор.